Вячеслав Рыбников
Прелюдия к гениальности
Прежде чем начать наше знакомство с судьбой героя данной публикации позвольте объяснить, чем замечателен он для нашего края, Отечества, да и, пожалуй, всего человечества.
В нашем крае он погиб, т.е. отдал жизнь в борьбе с коричневой чумой за свободу Родины. Этот постулат, как показывает продолжающийся информационный интерес к его жизненному финалу, не бесспорен. Ряд журналистов и писателей его не приемлют, находя это место в совсем других краях, иногда совершенно разных. По заявлению некоторых он вообще не погибал, а преспокойно перешёл в разряд коллаборационистов. Статьи с такими заключениями (без всяких доказательств) до сих пор появляются, как в массовойй печати, так и в Интернете.
Для Отечества он славен тем, что является зачинателем, основоположником и пионером такой области знаний, которая сформировала всю предшествующую эпоху, и даже дало ей своё название. В связи с этим его имя присутствует как в советских, так и в российских энциклопедиях. Но, несмотря даже на это, некоторые учёные считают, что идеи нашего героя никакого существенного влияния на развитие этой области знаний не оказали в силу того, что он был просто забыт.
Человечество, ему благодарно, как автору идеи, помогшей осуществить его вековую мечту. Однако непосредственные участники этого беспримерного события всей истории человечества, в лице представителей его самой могущественной державы, признавая приоритет идеи нашего героя, от непосредственного воздействия её на всю их многолетнюю программу осуществления этой мечты, по вполне понятным меркантильным соображениям, открещиваются. Родина, которую он защищал, на тот момент находилась в состоянии проигравшей битву с той державой как раз в процессе реализации именно этой мечты. Получилось так, что наш герой как бы этому способствовал. Поэтому, не оценившая его порывы, Родина дальше о нём тоже постаралась забыть. О нём помнили лишь энтузиасты, создававшие его музеи, ставившие ему памятники и разбиравшиеся в его непростой биографии. Аксиомой всей его жизни стало высказывание, начертанное им в письме с фронта: «Действительно, всё делается в жизни наоборот»
Как сейчас удалось доподлинно установить, первая информация о причастности его к истории Орловщины появилась ровно 20 лет назад – в День Победы 1997 года, когда районный военком Н. Карпухин в газете «Болховские куранты» (№ 38, С. 3-4) разместил заметку «Учёный в солдатской шинели» с утверждениями о том, что погиб он в районе Кривцовского мемориала. В конце заметки под фамилией военкома, видимо, редакцией был набран следующий текст: «Жизнь учёного (как и его героическую смерть на Болховской земле), к сожалению, нельзя вместить в рамки одной статьи. Не всем из-за ранней гибели учёного известны и его значимость для отечественной и мировой науки. Поэтому в ближайшее время мы планируем опубликовать о нём цикл статей». Этими планами благие намеренья редакции и закончились. В какой-то степени, по причинам, приведённым выше, журналистов понять можно. Тем более что было это в условиях 90-х годов, когда валом валил негатив и погоня за сенсацией. Сейчас ясно, что наскоком данный цикл однозначно не осилить. Тут нужна кропотливая работа исследователя. Да и та, порой, кое-кого из этих исследователей приводит к неправильной оценке.
Не знаю, удалось ли такой общей заставкой возбудить ваше читательское любопытство к нашему герою!? Однако перейдём к повествованию.
Что-то я всё «герой», да «наш герой»! Казалось бы, пора бы уже познакомиться и назвать его своим именем. Но именно эта элементарнейшая задача приводит к тупиковой ситуации, поскольку последнюю половину своей жизни он прожил как Юрий, а первую как Александр. Фамилии тоже были разными: последняя Кондратюк, а первая Шаргей. Но коли уж начинать всё рассказывать от «сотворения мира», то вернёмся к рождению. Состоялось оно для Александра 9 (21) июня 1897 года в Полтаве. Полтава довольно интересный городок, как для российской истории, так и в плане связей её с родословной самого Александра. У всех на памяти здесь сражение Петра Великого со шведским войском. Этой битве до некоторой степени Александр был обязан и своим появлением на свет, потому как матерью его была баронесса Людмила Львовна фон Шлиппенбах (1875-1913). Если кто внимательно читал поэму А.С.Пушкина «Полтава», то там мог заметить такие строчки:
«Пальбой отбитые дружины,
Мешаясь, катятся во прах.
Уходит Розен сквозь теснины,
Сдаётся пылкий Шлиппенбах…
Здесь поэт упоминает о пленённом в битве генерале шведского короля Карла XII Вольмаре Антоне Шлиппенбахе (1653–1721), перешедшем в 1712 г. в том же ранге генерал-майора на русскую службу, затем он был произведён в генерал-поручики и стал членом Военной коллегии при Петре I. Генерал по уточнённым данным, находясь на шведской службе был бароном, но на русской службе, титул барона, похоже, утратил. Потомство его в дальнейшем этот титул вновь приобрело. Вольмар Антон Шлиппенбах как раз и был пращуром Людмилы Львовны, матери Александра. Вообще же, Шлиппенбахи – знатный дворянский род германского происхождения, ведущий начало из Вестфалии, но обосновавшийся впоследствии частью в Швеции и в Прибалтике, издавна известен был своими делами в основном на воинском поприще. Так вначале одной лишь той Северной войны на стороне шведского короля сражалось десять представителей этого рода. В той же области деятельности род достойно продолжил себя и в России: многие были офицерами и защитниками российского Отечества, ставшего им родным. Таковым, одним из наиболее известных, был и дед Людмилы Львовны – Антон Андреевич фон Шлиппенбах (1778 – 1834-36), подполковник, герой Отечественной войны 1812 г., участник Бородинского сражения, кавалер Золотой шпаги с надписью «За храбрость», имя которого отмечено на 43-й стене Галереи воинской славы Храма Христа Спасителя. Полковником, служившим в Киевском интендантстве, был и её отец.
Однако вернёмся к Полтаве. В конце XIX века непосредственно связанным с ней, оказался отец Александра – Игнатий Бенедиктович Шаргей (1873-1910), выходец из еврейской бердичевской семьи Бендыта (Бенедикта) Срулевича Шаргея (?-1874), нашедшей приют под Полтавой (пос. Зеньков) и еврейской полтавской семьи Фрайдл (Фредерики) Айзековны Розенфельд (1853-1917). На момент рождения Александра, его дед уже давно скончался и бабушка (в католичестве Фредерика Августовна Шаргей), окончившая курсы акушерок, в 1876 г. вышла замуж за земского лекаря, ставшего чиновником с солидным положением, Акима Никитича Даценко (приняв православие стала величаться Екатериной Кирилловной Даценко). Именно в Полтаве во флигеле дома №4 А.К. Даценко, что по улице Сретенской и родился Саша. Будучи акушеркой, роды принимала его родная бабушка Екатерина Кирилловна.
Самим родам, естественно, предшествовали знакомство и женитьба студента Киевского университета Игнатия Шаргея и учительницы географии и французского языка Киево-Подольской гимназии Людмилы Шлиппенбах, а также некоторые события их революционной деятельности. Связаны эти события были с активным участие супругов в так называемом «ветровском» движении, объединявшем революционно настроенную молодёжь – последователей народоволки Марии Ветровой, покончившей жизнь самосожжением в каземате Петропавловской крепости. Во время демонстрации марта 1897 года, состоявшейся в Киеве по этому поводу, уже ждавшая ребёнка Людмила Львовна была арестована. Именно этот арест большинство биографов связывают с нервным потрясением, вылившимся в её психическое заболевание. В связи с чем, хотелось бы зародить у читателя некоторое сомнение по данному поводу. Привезённая супругом ещё до родов к родственникам в Полтаву из Киева, Людмила Львовна произвела на свет вполне здорового ребёнка, жила после этого в семье Даценко 5-6 лет, хотя муж и бросил её с годовалым сыном, избрав для продолжения учёбы Германию, вполне адекватно всё воспринимала, поскольку писала стихи, сочиняла сказки и занималась переводами (был найден её перевод романа мадам де Сталь), на лето ездила с сыном к своей подруге в город Смелу. По прошествии этих 5-6 лет, так и не дождавшись возвращении супруга, она признаётся психически ненормальной, опасной для ребёнка и помещается вначале в частную клинику. Воспитанием Саши занимается родная бабушка и неродной дедушка.
В 1906 г. из Германии возвращается «вечный студент» Игнатий Шаргей, за 7 лет так ничего толком не закончивший, и забирает сына из Полтавы в Петербург, где находит работу в статистической конторе одной из немецких фирм. Там в Петербурге с 1907 г. Саша получает начальные гимназические знания. Отец же, не имея официального развода, вступает в гражданский брак с Еленой Петровной Кареевой (в девичестве Гиберман), своей сослуживицей, одновременно продолжая искать своё призвание на студенческом поприще. В 1910 г. у них рождается дочь Нина, и в этот же год отец Саши, безнадёжно заболев, умирает.13-летний мальчик вновь возвращается под опеку бабушки и неродного дедушки в Полтаву. Там же, в Полтавской мужской гимназии, пройдя испытания, он зачисляется в 3-й класс. Следом за отцом, как повествуют большинство публикаций, под Полтавой в колонии для душевнобольных с символическим названием «Шведская могила» умирает и его мать. Но «следом» получается – 1913 год, когда сыну уже 16 лет. Что такое 16 лет для Александра Шаргея? Это в некотором смысле рубеж. Постараемся его почувствовать!
С родной бабушкой и неродным дедушкой
В гимназии Саша учился легко, и даже с увлечением. Причиной тому были его удивительные способности и не только в области точных наук, как об этом пишут многие. Наряду с гимназическим курсом Шаргей пытался осилить учебники высшей школы, технические книги, научные статьи, философские труды. Причём разбираясь в них, пожалуй, больше творил сам. Набор его интересов и поисков в школьные годы просто поражает: перечень этот можно найти в его ироничном письме к профессору Н.А. Рынину. Там же указаны исходная точка и истоки его будущей знаменитости: «Первоначально толкнуло мою мысль на работу … в сторону грандиозных и необычных проектов – редкое по силе впечатление, произведенное прочитанной мною в юности талантливой индустриальной поэмой Келлермана «Туннель». Впечатление от келлермановского «Туннеля» было таково, что немедленно вслед за его прочтением я принялся обрабатывать, насколько позволяли мои силы, почти одновременно две темы: пробивка глубокой шахты для исследования недр Земли и утилизации теплоты ядра и – полёт за пределы Земли. … Тема о глубокой шахте, после выработки основ некоторых предположительных вариантов, очень быстро уперлась в невозможность для меня провести соответствующую экспериментальную работу, – тема же о межпланетном полёте оказалась много благодатнее, допуская значительные теоретические исследования, и овладела мною на продолжительное время, в течение которого я неоднократно к ней возвращался… Первый период работы продолжался более полугода и включил в себя нахождение почти всех основных положений ракетного полёта…»
Роман Бернхарда Келлермана, изданный в переводе на русский в 1913 году, Александр Шаргей прочитал «в юности», имея «к тому времени… незаконченное среднее образование». А ранее в письме к К.Э. Циолковскому он писал: «…С шестнадцатилетнего возраста, – с тех пор, как я определил осуществимость вылета с Земли, достижение этого стало целью моей жизни». Со второй половины 1913 года и в первой половине 1914 года Саше действительно было 16 лет.
Первая его рукопись, написанная карандашом, и состоящая из 4-х сшитых вместе ученических тетрадей, носит характер черновых набросков часто не без ошибок и спора с самим собой. Но уже в ней силой гениального предвидения намечены этапы освоения космического пространства, присутствует идея о необходимости многоступенчатой ракеты, для преодоления земного притяжения и детальная проработка способов посадки на Луну. В разделе «О теории остановки на небесных телах», он писал: « Чтобы не расходовать большого количества активного вещества, можно не останавливать всего снаряда, а только несколько уменьшить его скорость, чтобы он равномерно двигался по кругу возможно ближе к телу, на котором сделана остановка. После этого выделить из него неактивную часть с таким количеством активного вещества, которое необходимо для остановки неактивной и для того, чтобы потом она могла догнать и присоединиться опять к остальной части снаряда». Это и есть главное в его первой рукописи! Пожалуй, именно её и следует отнести к тем полугодовым изысканиям 16-летнего гимназиста.
Уже впоследствии (в 1938 году) сам автор датировал эту рукопись 1916 годом, хотя в ней самой указал, что все написанное им было придумано «приблизительно со дня переворота» (то есть с конца февраля и до 25 марта 1917 года). Возможная причина, по которой он это сделал, будет объяснена позже.
Продолжение следует…