Музыка как судьба

Автор:

Борис Куркин.

«Я пристрастен к слову как к началу начал, сокровенной сущности жизни и мира. Литература же и ее собственные формы — это совсем иное. Многое мне в этом (в литературе собственно) чуждо. Наиболее действенным из искусств представляется мне синтез слова и музыки.

Этим я и занимаюсь.

(Г. Свиридов)

У него был строгий римский профиль, профиль цезаря.

Он и был «Цезарем российской музыкальной поэзии», как говорил о нем выдающийся русский композитор В. Гаврилин. «Это был крупный человек, с тяжелой поступью и тяжелым, прощупывающим взглядом небольших темных глаз. Во всем облике есть нечто от большого зверя (по Бунину), что отличает только очень породистых людей и является признаком сильно развитой первопамяти, способной не только обращаться глубоко вспять, но предвидеть, заглядывать вперед себя. Такая память — явление редкое, удел немногих».

То был человек вне всяких правил, вне всяких обычных представлений. Свои мысли о своем времени и о музыке он оставил в книге «Музыка и судьба», представляющую из себя дневниковые записи композитора.

Он был глубоко православным и смотрел на мир глазами православного: «Мы живем в эпоху мировых конфликтов, носящих прежде всего религиозный характер, во вторую очередь — национальный и, менее всего, характер социальный. Именно такой и была прежде всего Октябрьская революция, Октябрьский переворот. Он проходил под знаком истребительной борьбы против Христианства и, в первую очередь, Православного Христианства. Истребилось уже в наши дни окончательно православное государство, почти весь православный народ, главным образом, русские».

Главной целью революции было, по Свиридову, уничтожение христианства, а без христианства начинается оскотинивание народа. Целью революции, писал он, было — «уничтожить Бога, веру, душу народа опустошить, а остальное уже шло само собой. Опустевшая душа заполнялась разным содержанием: сначала марксизмом, потом ленинизмом — каторжным трудом за хлеб, за то, чтобы только не умереть с голоду. Человек лишился земли и крова над головой.

О земле он вообще забыл и возненавидел ее, переставшую кормить, чужую. А между тем за нее было заплачено обильной кровью предков».

Показательно, отмечал Свиридов, что революция в России не создала музыки – вся она была заемная. Занимаясь отбором песен для кинофильма «Десять дней, которые потрясли мир», он достоверно выяснил, что революция (не только октября 1917 года) и все революционное движение на протяжении десятков лет не создали ни одной своей песни.

Все песни Революции — «Варшавянка», «Интернационал», «Беснуйтесь, тираны», «Смело, товарищи, в ногу», «Красное знамя», разных родов марсельезы — все это немецкие, французские польские и т. д. песни. Ни одной русской. Ни одной своей ноты и, кажется, ни одного русского слова.

Воистину, «ни звука русского, ни русского лица».

Кстати, отмечает Свиридов, первый сатирический журнал, который издавался в России после установления Советской власти, начал выходить в 1918 году. Он назывался “Красный дьявол”. Очень красноречивое название».

Россия и революция оказались духовно несовместимыми.

Революция, как писал композитор, означала и «колоссальный взрыв человеческого честолюбия. Огромное количество честолюбцев во всех, без исключения, областях жизни — в том числе и в искусстве. Слава — есть главная награда для художника. За нее он продал душу черту. Смирение — не идеал для человека нашего века, впрочем, уже XIX век для Европы был таким после Наполеона, Робеспьера, Марата. Но Россия весь прошлый век копила эту взрывную силу, а действовать начала (почти всенародно) уже в нынешнем столетии. <   > Русская же душа, всегда хотела верить в лучшее в человеке (в его помыслах и чувствах). Отсюда — восторг Блока, Есенина, Белого от революции (без желания стать «революционным поэтом» и получить от этого привилегии). Тысячи раз ошибаясь, заблуждаясь, разочаровываясь — она не устает, не перестает верить до сего дня, несмотря ни на что!

Отними у нее эту веру — Русского человека нет. Будет другой человек и не какой-то «особенный», а «средне-европеец», но уже совсем раб, совершенно ничтожный, хуже и гаже, чем любой захолустный обыватель Европы. Тысячелетие складывалась эта душа, и сразу истребить ее оказалось трудно.

Россия же для композитора и мыслителя, по его собственным словам, была и оставалась страной простора, страной песни, страной печали, страной минора, страной Христа.

И зазвучали в России темы падения царств (тема Апокалипсиса) и самозванства, когда человек из «ничто» превращается во «все» («кто был ничем — тот станет всем»). Вспомните, говорит Свиридов, каким неожиданным, напыщенным величием оборачивается скачущая Блоха на словах: “Вот в золото и в бархат блоха наряжена, и полная свобода ей при дворе дана”».

Музыка была для Свиридова всегда была способом общения с миром, познания мира и его личного Бытия-в-мире.

Он был традиционалист. В чем только его ни обвиняли! В консерватизме, обскурантизме, национальной ограниченности. Он был «отсталым», «вчерашним днем» и продолжал отстаивать лад, тональность, классическую гармонию, мелодию как незыблемые основы музыки: «Если музыка хочет выражать душу человеческую, ее печаль и радость, ее сокровенные устремления — она должна возвратиться к мелодии…»

Он не примыкал всерьез ни к какому направлению, не поддавался никаким стилистическим и жанровым поветриям. Ему уже было ясно, что для того, чтобы знать, куда идти, надо знать, откуда идешь.

Откуда он шел?

«Хоровое и церковное пение, — писал Свиридов, — произвели на меня громаднейшее впечатление. И я с ним, в сущности, живу до сих пор. Эта форма музыки с детства впиталась в меня. Отсюда, наверное, моя любовь к ораториальному. <   > Неверно считать, что русская музыка началась с Глинки. А народная музыка? А церковная?»

И еще: «Когда говорят о сплошной темноте и невежестве Русского крестьянина, то все уже верят в то, что это факт, так оно и было на самом деле. Ну а, например, церковь, которая была почти в каждом селе? Само здание ее было образцом красоты, а колокольный звон, его торжественность, слияние с красотой природы, росписи и картины в церкви, горящие свечи, запах ладана и благовоний, одежда священника, изумительная музыка, которую не только слышали, но и пели сами прихожане (т. е. они же и артисты) и, наконец, чтение Евангелия, величайшей из книг, полной любви и мудрости».

И еще: «Колокольный звон — это совсем не материальные звуки, это символ, звуки, наполненные глубочайшим духовным содержанием, глубочайшим духовным смыслом, который не передашь словами.

Без этого смысла — все превращается в обыкновенный железный лязг, звуки, не наполненные внутренним смыслом. <   > Русское православное пение — было пением от души, от сердца, часто без нот, со слуха, как бы непосредственным общением с Богом, обращением к Нему.

… Он пришел в мир официальной музыки во времена яростного погрома русской культуры. Уничтожались храмы, в том числе и храмы-памятники русской воинской славы. Уничтожены были памятник русским воинам на Бородинском поле, взорвана могила Багратиона, уничтожен Спас-на-Водах, установленный в честь погибших в Русско-японскую войну русских моряков, уничтожен памятник русским воинам, составленный из трофейных турецких пушек (к слову сказать к визиту в СССР турецкого премьера). В бывшем Петрограде, которым уже командовал «Мироныч», было снесено шесть памятников основателю Великого града царю Петру (из восьми уцелело два).

Из библиотек изымались и уничтожались произведения русских классиков, в том числе, Пушкина, сжигались произведения русских композиторов. В 1931 году на одном из таких мероприятий, состоявшихся во дворе Московской консерватории, ставшей вдруг «Высшей музыкальной школой имени Феликса Кона» (сызмальства мечтавшего, кстати, резать «москалей»), развели костер, на котором сожгли творения Глинки, Бортнянского, Чайковского, а с ними заодно и всех европейских классиков. Это было за два года до знаменитых перфомансов, придуманных д-ром Геббельсом.

«В 1931 г., — пишет Свиридов, —была вообще запрещена музыка Рахманинова. Один из критиков (Л. Либединский) озаглавил статью о нем “Фашизм в поповской рясе”. “Фашистом” был для швондеров от музыки и С. Прокофьев. Правда, уже к концу 30-х ситуация начинает меняться, и «фашист» Прокофьев пишет в 1937 году «Кантату к двадцатилетию Октября» на слова Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина. Кантата в те поры так и не прозвучала: музыкальное начальство так и не смогло решить, как следует петь слова товарища Сталина из его «Клятвы Ленину». Премьера ее (да и то с купюрами – слова Сталина пришлось выбросить) все же состоялась, но лишь в 1984 году. Полностью же она прозвучала в 1992 году. Реплики Ленина с чувством декламировал Г. Рождественский – «халтурщик», как отзывались о нем Свиридов и зарубежные коллеги известного дирижера.

Не будем забывать, что в 1930 году на XVI съезде ВКП(б) Сталин объявил великодержавный шовинизм «основной угрозой времени». Его слова были поняты правильно и стали претворяться в жизнь, хотя и прежде употребление слов «Россия», «русский» считались верными признаками контрреволюционера. Впрочем, вскоре пришлось судорожно отыгрывать назад и через силу, превозмогая рвотный рефлекс, начать говорить о том, что «вопреки царизму» водились на Руси и славные люди. Испуг перед неминуемой войной с Гитлером был нешуточный. Но кто станет защищать в этой войне историческую Россию, «достойную лишь презрения»? Тем более, что новая действительность народ не шибко радовала, а среди правителей то и дело разоблачали врагов и шпионов – врагов социализма и коммунизма.

Государственный террор, — говорил Свиридов, — «является патентом советской власти, единственным способом ее высокомерного существования. А в основе этого супертеррора лежали не только классовые интересы.

Да и о каких “классовостях” у Зиновьева, Троцкого, Каменева, Свердлова можно говорить? Несомненно — в основе геноцида, истребления христианских (главным образом) народов лежали мотивы Религиозного подвига, завоевания земли, истребления иных, иноверных племен, борьба с иноверцами-христианами. <   > Истреблялись не сословия, а народы. И если бы не нужен был рабский слой для рабского труда, были бы истреблены все русские до единого человека, за исключением немногих, связанных семейным родством с ними, и то — строго по выбору. <   > Так было в самом начале 30-х годов. Я сам принадлежал к людям этого возраста. Мне стоило огромного труда и великих усилий найти в себе волю противостоять этому. Мне помогло занятие чтением, искусствами, особенно, конечно, музыкой, которой я тогда самозабвенно увлекся.

Из этих молодых людей сформировалась Сталинская гвардия, заполнившая структуры партии, особенно же секретных служб и т. д. <   > Год от года перед смертью Сталина становилось все хуже, все страшнее и мрачнее. Шпиками была буквально наводнена вся жизнь. Общение было возможно самое пустяковое, и говорить о чем-либо было невозможно, из всего могли “сшить дело”».

Новая жизнь – «vita nuova» – становилась сатанинской пародией на Церковь и ее правила. Вместо Святой Троицы Бог-Отец – Бог Сын и Святый Дух – новодельная троица – Ленин, Сталин и учение Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина.

Вместо крестных ходов с хоругвями и иконами святых угодников – демон-страции с красными знаменами и портретами вождей – этого расходного политического материала.

Вместо божественной литургии – партсобрания, вместо исповеди – «самоотчеты» коммунистов на партийной чистке, после которых часто сходили с ума или гибли и т.д.

Вместо жертвы в виде «сокрушенного духа» – человеческие жертвоприношения («уничтожение классового врага» и тд.)

Вместо поклонения Богу – культ вождя и поклонение его истуканам, набальзамированный труп – вместо святых мощей.

«Каждый новый самозванец, приходящий к власти, окружается тесной группой советников, мыслителей, теоретиков, ведущих его (всегда безграмотного, а подчас абсолютного свинью и невежду вроде Хрущева и всю страну по дороге коммунизма, по дороге процветания, а на самом деле —и страну, и народ к гибели <   > Это — месть за Христианство».

Кстати, сам Свиридов называл себя сыном хрущевского времени, в которое можно стало вздохнуть и прийти в себя от позднесталинского удушья.

«Коммунизм, — итожит композитор, — дымовая завеса антихристианства, нарисованный на тюле макет якобы будущего общества процветания и всеобщего равенства. На деле же было установлено рабовладельческое общество библейского образца».

Художник и время

«Величие художника, по Свиридову, — это величие души (величие духа) художника. Величие Мусоргского и Бородина — это величие христианина».

Он преклонялся перед Мусоргским, которого считал истинно русским, истинно христианским, истинно православным композитором. О себе же он говорил: «Я очень одинок. В музыкальной жизни пахнет псиной, мафией, интригами. Правда, есть и Гаврилин — настоящий талант. Русская современная жизнь слышна в его музыке — и драма, и раёк, и улица. Мне завидуют, меня не любят и не понимают».

«Не всем, — говорит Свиридов, — дано чувство связи с землей, есть люди, органически лишенные этого. Они воображают, что этого вообще не существует, что земля вся одинакова, вся принадлежит им. Но любить можно лишь землю, с которой связан мистически».

Он был и есть подлинно русский народный композитор. Но в чем заключается, по мнению Свиридова, народность? И сам отвечает на этот вопрос в своем «Слове о Глинке»: «…неотделимость искусства от народа, [чуткость к народному сердцу] любовь, внутренняя свобода и простота его гимнов и, наконец, неподкупность его совести — вот что вкладывалось Пушкиным и Глинкой в понятие народности искусства». Кстати, народным композитором Свиридов считал и Моцарта, ибо музыка его легко ложилась на сердце человеческое. У Пушкина мелодию Моцарта играет со слуха слепой музыкант. Она пошла в народ. Это-то и непереносимо для пушкинского Сальери, который мог бы отравить и другого своего современника – Гайдна.

Как отмечал В. Гаврилин, Свиридов точно разгадал тайну поэтических темпов Пушкина, Лермонтова, Блока, Маяковского и Есенина, а в гениальном хоре «Об утраченной юности» — тайну гоголевских темпов.

Между прочим, получив Ленинскую премию за ораторию на слова Маяковского, Свиридов в конце жизни возненавидел «поэта-главаря», а за строки «я люблю смотреть как умирают дети» назвал его «выродком».

Быть традиционалистом в настоящее время, как писал Свиридов, значит быть новатором. Возврат к национальной традиции, не только в смысле интонационного языка, но и по существу, в смысле нравственно-этического содержания — вот истинное, новизна для нашего времени.

Высокий ум и выдающийся современный пушкинист В. Непомнящий сказал о Свиридове так: «Он олицетворил в себе, он создал целое направление, вернувшее современной русской музыке ее роль органа национального самосознания, опирающегося притом не на амбиции формального толка, не на национальное себялюбие, а на духовные идеалы Древней Руси и на Пушкина, с порожденной им новой русской культурой».

Прослушав романс Свиридова «Роняет лес…», Непомнящий сказал так: «Тождество стиха и музыки, интонация и самая мелодия не совсем сочинены композитором, скорее непонятным способом изображены самими стихами: то ли Свиридов просто “перевел” это в ноты, то ли у Пушкина, что называется, так и было».

«В чем сила Русского искусства, русской литературы (кроме таланта самого по себе)? – спрашивал себя композитор. И отвечал: я думаю, она — в чувстве совести».

Суть современного искусства, современной музыки Свиридов видел в отсутствии главного, героического или трагического характера — черта музыкального искусства нашего века, стиля модерн. Между тем именно он и делает искусство великим, этот великий характер. «Что такое “Завоевание Сибири” без Ермака или «Переход через Альпы” без Суворова? Батальные эпизоды, не более».

Нынешнее время, как говорил Свиридов, — «время благополучных людей, благополучных художников — ни одного нет с трагической нотой. Потеряно чувство соборности”, общности между людьми». Есть лишь “чувство локтя” у маленьких групп, желающих обособиться, самим себя же “привилегировать”, отделиться от “народного”, разделить на “группы” сам “народ”, себя во что бы то ни стало возвысить, но не в одиночку, а “кучно», группой. “Мир искусства”, салон, интеллектуализм, якобы умный, а на деле: глупый, мелкий, ничтожный… <   > … потерян всякий интерес к народной жизни (кроме, может быть, некоторых). Вся проблематика искусства сведена к самовыражению (в лучшем случае!), а то и этого нет. Между тем встает вопрос: чем жить (внутренне!) и как жить?»

Существует целая система так называемого «делания гения», делания художника, композитора, поэта и проч. Это целая индустрия, умело поставленное дело. Иногда делают знаменитостью буквально из «ничего». Примеры этого у нас на глазах.

Но даже не в этом видел Свиридов главную проблему современного человека, музыки и искусства. Она заключается в отпадении от Бога и даже восстании против него. В этом он видел суть модернизма, «шёнбергианства» — этого морового поветрия современной музыки, в том числе и советской.

В этом можно усмотреть явную перекличку с мыслями Т. Манна, высказанными им в его «Докторе Фаустусе», в котором композитор Адриан Леверкюн продает душу дьяволу в обмен на успех и создание «математически выверенной двенадцатитоновой музыки – прямое указание на А. Шёнберга! Итог этой сделки – безумие композитора и сухая, холодная и бездушная музыка, в которой дьявол обозначает самого себя. Он тоже любит музыку. Вот и булгаковский Коровьев выдает себя за бывшего регента и руководит хоровым кружком. Здесь, по Свиридову, заключен очень многозначительный намек на то, в чьи руки попало искусство музыки и, в частности, хоровое искусство. Да и поют «хористы» песню беглого каторжника. Нетрудно догадаться, что сие есть эвфемизм, намек на «Интернационал» с его призывом к заклейменному проклятьем встать. Да и само явление Сатаны совершенно не случайно происходит именно на Патриарших прудах, переименованных в Пионерские.

Свиридов был крутенёк в своих оценках современных ему делателей («продуцентов») музыки. Досталось от Свиридова и его педагогу и учителю Д. Шостаковичу, которого он называл «государственным композитором». «Когда слушаешь “Катерину Измайлову”, — писал Свиридов, — приходит в голову мысль о какой-то удивительной неправде этого произведения.

Слушая эту музыку, совершенно нельзя представить себе тихую жизнь этого городишки — маленького, полусонного, с колокольным звоном по вечерам, городишки, где в сущности все люди знают друг друга, городишки, где вряд ли может возникнуть характер, обрисованный Шостаковичем, но где может прекрасно возникнуть злобный характер, описанный Лесковым, в тишине, сытости, праздности. Ибо героиня Лескова кротка от рождения, такой она родилась, а не стала благодаря обстоятельствам, только проявилась благодаря им.

Неумело и непоследовательно романтизировав свою героиню, Шостакович отступил от правды характера, созданного Лесковым, хотя некоторые детали, например, преувеличенная сентиментальность, характерная для убийц, верно схвачена композитором.

Поистине ужасающее впечатление производит язык оперы, совершенно невозможно представить себе русских людей прошлого века, говорящих на столь чудовищном волапюке».

Ни один композитор в истории, — продолжает Свиридов, — не насаждался так, как насаждался при жизни Шостакович. Вся мощь государственной пропаганды была направлена на то, чтобы объявить этого композитора величайшим музыкантом всех времен и народов. Надо сказать, что и музыкальная среда охотно поддерживала эту легенду. Он был, в полном смысле слова, государственным композитором, откликавшимся на все важные события общественной и политической жизни не только своими бесчисленными статьями, но и бесконечными сочинениями: от симфоний, ораторий до танцев, песен, песенок и т. д. И, несмотря на это насаждение государственным и “квадратно-гнездовым” способом (таковым в хрущевские времена засеивали кукурузой Русь – Б.К.), народным художником он так и не стал ни в своих ремесленных поделках, ни в своих музыкально-философских концепциях, хотя, при всем при том, по отборе от него останется много хорошей, а иногда и прекрасной музыки.

Кстати, Шостаковичу Свиридов был обязан многим, в том числе, и присуждением ему Сталинской премии 1-й степени.

Досталось и И. Стравинскому, которого Свиридов назвал «искусственный соловьем», а все его творчество — «имитацией». «И при всем том — богатейшая выдумка, фантазия, культура».

Что уж говорить о современных модернистах, например, Э. Денисове, С. Губайдуллиной. О музыке последней Свиридов выразился коротко – «сухой дамский онанизм».

Еще одно прискорбное обстоятельство заключается, по Свиридову, в том, что «мы, имея многовековую собственную культуру, как-то смирились с тем, что меряем ее на чужой аршин. Вряд ли придет в голову немцу или итальянцу говорить о том, что Шуман или Монтеверди велики и ни в чем не уступают, допустим, П. И. Чайковскому. У них есть свои мерки, а у нас нет своих мерок».

Свиридов много размышлял о сущности таланта и гения. Как писал он, «Гений — не есть превосходная степень таланта. Это совсем иное понятие.

Талант — пластические способности, умение, мастерство, рациональное (“ухищрение злобы”, по выражению Глинки).

Гений — дух творчества, наитие, озарение, откровение, способность общения с высшей силой, получать от нее первотолчок, а не придумывать его. Талант — организация. Гений — стихия. Он часто — рудиментарен.

Талант и Гений существуют одновременно в творческой личности. Иногда они находятся в пропорции, в гармонии. Искусство же, в котором присутствует Бог как внутренне пережитая идея, будет бессмертным».

Эти слова в полной мере относятся и к творениям великого русского композитора Георгия Свиридова. Его музыка – вечна.

P.S. Свиридов уходил от нас, исполненный ощущением катастрофичности положения современного русского Художника и всей Русской Культуры. Трагичность эта заключается, по Свиридову, «в самом факте быть Русским художником в любом виде искусства. Чувство — абсолютной ненужности. Полное равнодушие народа — существуешь ты или нет.

Быть Русским художником, художником Русской нации (без чувства высокомерного избранничества) — несчастье, трагическая судьба. Никому такой художник не нужен, ибо нации Русской — больше нет. Мысль, к которой приходишь на старости лет, и не из своего жалкого опыта, а из опыта всей русской культуры. Кто же поддержит тебя? Кто укрепит твой Дух?»

Но, скажем мы, такие как Свиридов и укрепляют дух народа.

P.P.S.   И еще немного о Г.В. Свиридове:

  • Герой Социалистического руда (1975) — за выдающиеся заслуги в развитии советского музыкального искусства и в связи с шестидесятилетием со дня рождения.
  • Народный артист РСФСР (1963)
  • Народный артист СССР (1970)
  • Ленинская премия (1960) — за «Патетическую ораторию» на слова В.Маяковского
  • Сталинская премия первой степени (1946) — за выдающиеся работы в области искусства и литературы за 1945 год в области музыки (Произведения малых форм) — за трио для фортепиано, скрипки и виолончели
  • Государственная премия СССР (1968) в области литературы, искусства и архитектуры (в области музыки и концертно-исполнительской деятельности) — за «Курские песни» для хора и оркестра
  • Государственная премия СССР (1980) в области литературы, искусства и архитектуры — за концерт для хора «Пушкинский венок»
  • Государственная премия Российской Федерации (1994) в области литературы и искусства (в области музыкального искусства) — за «Песнопения и молитвы» для большого смешанного хора
  • Премия Президента Российской Федерации (1997) в области литературы и искусства

https://rusorel.info/muzyka-kak-sudba/

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *