Часть 1: Не падайте духом, поручик Голицын!

Часть 2: Последние рыцари Российской империи

Часть 3: Кадеты в гражданскую войну

Гибель судна «Аякс». Рисунок лейтенанта Эверта — участника эвакуации

Матушка Елена Куртова — правнучка и внучка офицеров царской армии. Мы расстались с семьёй её прадедушки, Дмитрия Павловича Мартьянова, ротного командира Хабаровского кадетского корпуса, когда они вместе с кадетами и служащими корпуса покидали милую Родину и отправлялись на чужбину — в полную неизвестность.

Отец Георгий и Елена Куртова

Последняя эскадра

Ранним утром 25 октября 1922 года, прямо на глазах только что вошедших во Владивосток красных, гавань покидали 30 кораблей — последние корабли Российской Империи, над которыми гордо развевался Андреевский флаг. На борту было около 10 000 человек: воины Добровольческой армии и их семьи, кадеты Хабаровского и Сибирского корпусов и их наставники. Вёл эскадру контр-адмирал Старк.

Не все кадеты и их наставники смогли уехать, кто-то остался в России по болезни, кто-то по семейным обстоятельствам — практически все они были убиты большевиками. Тех, кто остался в живых в 1920-е, смерть настигла в 1937-м году — они были расстреляны как «бывшие кадеты и монархисты».

Ожидание корабля

Адмирал Старк

Флотилия контр-адмирала Старка состояла из небольшого количества судов каботажного (прибрежного) плавания, нескольких мелких судов и одного небольшого ледокола.

Кадеты и служащие Хабаровского корпуса со своими семьями, основываясь на обещании адмирала Старка, собрались на берегу ещё 22 октября в ожидании корабля, но его всё не было. Шли осенние дожди, дули ветра, но люди оставались на месте, питались тем, что было взято с собой. Связи с Владивостоком не было.

24 октября, в корпусный праздник, отслужили молебен под открытым небом, молились все усердно, многие, особенно женщины, со слезами на глазах. Праздник получился грустным, с нетерпением ждали обещанных спасительных кораблей. Всего хабаровцев было 319 человек: 226 кадет, 14 юнкеров, остальные — служащие корпуса и их семьи (среди них — супруга и трое детей полковника Мартьянова). Здесь же находились кадеты и служащие Сибирского кадетского корпуса, вместе с ними ожидающих насчитывалось более 500 человек. С собой многие взяли по горсти русской земли.

«Берите всех или никого!«

Утром 25 октября показались корабли флотилии, но они были переполнены людьми, и ответственный за эвакуацию, контр-адмирал Василий Викторович Безуар, сначала отказался забирать кадет.

Они вспоминали позднее:

«Раннее утро 25-го не принесло ничего нового. Вдруг, около 9−10 часов, показались верхушки мачт. Громкое «ура» вырвалось из груди кадет. Три судна прошли мимо нас в бухту 35-го полка. Директор Хабаровского корпуса, генерал Афанасий Алексеевич Корнилов, поплыл туда на лодке. Оказалось, что контр-адмирал Безуар был смущён количеством людей и вещей. Он считал, что суда его и так уже перегружены, и поэтому отказался взять всех. Возмущенный генерал Корнилов крикнул ему:

— Корпус ожидает выполнения обещаний адмирала Старка!

— Здесь я распоряжаюсь, а не вы! Я не могу взять всех! — в рупор отвечал Безуар.

— Берите всех или никого! Если вы не возьмете нас, в истории будут записаны позорные строки: «Адмирал Безуар бросил хабаровских кадет на растерзание красным бандам».

Это проняло. Безуар крикнул, что он пришлет катер «Воеводу», и что не позже чем через полчаса все должны погрузиться на корабли. Это было выполнено. Сначала перевезли кадет и служащих, потом часть вещей. Многое было брошено. Посадка проходила под проливным дождём и сильным ветром. Суда были действительно перегружены… Обогнув остров, мы увидели всю эскадру, шедшую вместе».

Гавань Владивостока

При отходе флотилии кадетский оркестр заиграл гимн Российской Империи «Боже, Царя храни» — звуки гимна и вид удаляющихся родных берегов заставили сердца кадет и их наставников сжаться от скорби. В мелодию гимна врывались звуки стрельбы, доносящиеся из Владивостока, видны были пожары в разных точках города — туда входили красные.

В неизвестность

Виктор Костромин, кадет Хабаровского корпуса, которому на момент эвакуации было всего 12, вспоминал:

«Конец октября 1922 года… В этом последнем году на родине мы отметили наш Корпусной праздник только одним — молебном. Ни парада с церемониальным маршем, ни производства первого вице-унтер-офицера строевой роты, ни праздничного обеда, и, конечно, никакого танцевального вечера, а только мысли о том, что же ждёт нас впереди?

Мы переночевали и эту ночь у горящих костров. На следующее утро нам прислали большой катер, который в первую очередь взял младшие роты с их начальством и доставил их на ожидавший у входа в бухту Новик пароход Добровольческого Флота «Эльдорадо».

К нашему приезду на судно уже почти все каюты, трюмы и даже коридоры были забиты разного сорта мешками, ящиками, чемоданами и людьми всех возрастов и самого разнообразного социального положения, конечно, главным образом, военными и их семьями. Наше начальство всё же «отвоевало» для нас, своих питомцев, одну часть трюмового отделения, которое, после двухдневного сидения под неприветливым октябрьским небом, показалось нам особенно уютным и тёплым…

Громче зашумели паровые машины нашего старенького «Эльдорадо», и судно, слегка вздрогнув, тихонько стало двигаться. Погода портилась. Стал моросить дождь, который и загнал нас в наше новое убежище — в наш трюм».

На борту одного из кораблей эскадры контр-адмирала Старка

«Сейчас мы покидаем русские воды»

Началась качка, и многие кадеты страдали от морской болезни. К ночи корабли пришли в бухту Посьет — последний клочок русской земли. Кадетам приказали сдать оружие, которое утопили в море. Дозоры, высланные на берег, скоро сообщили о приближении красных, и 27 октября, в 6 утра, эскадра снялась с якоря и пошла в Корею.

Виктор Костромин, кадет Хабаровского корпуса, вспоминал:

«К вечеру того же дня мы добрались до бухты «Посьет», где и заночевали. Эта ночь была действительно отдыхом для всех нас, после всего пережитого нами в последние дни. Однако на самый главный вопрос — куда же мы едем? — ответа не было. Будет ли это Корея, Япония, Китай или, может быть, даже Гавайские Острова, — все эти места были предметами наших догадок и главной темой наших разговоров.

Как мы и предполагали, утром наш «Эльдорадо» как-то лениво и неохотно развернулся и стал набирать скорость, унося нас все дальше и дальше от «Посьета» и наших берегов… С улучшением погоды почти все обитатели нашего переднего трюма выбрались на палубу, на свежий воздух. Большинство из них выглядело усталыми и озабоченными, и если они и разговаривали между собой, то почему-то это делалось вполголоса. Исключением из этого были только мы, кадеты, и в особенности наша группа. Мы были в хорошем настроении, шумно разговаривали, шутили, и даже нередко можно было услышать дружный, искренний юношеский смех.

Сестра милосердия Добровольческой армии

И вдруг, совершенно неожиданно, весёлое настроение нашей компании было прервано сообщением с капитанского мостика. Вахтенный офицер, пользуясь обычным ручным рупором, громко объявил: «Прошу внимания, господа! СЕЙЧАС МЫ ПОКИДАЕМ РУССКИЕ ВОДЫ» — и, повторив ещё раз те же самые слова, только, мне показалось, более внушительно, покинул капитанский мостик… Описать ту картину, свидетелем которой я был, мне, не владеющему пером, не под силу, а потому я ограничусь очень немногим.

Рядом с нами сидевший офицер казачьих частей с подвязанной раненой правой рукой снял левой смятую фронтовую фуражку и, зажав её между коленями, трижды перекрестился, произнося слова молитвы. Неподалеку от нас сидела пожилая пара, он — в старой офицерской шинели. Наклонив голову жены на свою грудь, он как будто утешал её, а она, в свою очередь, маленьким платочком вытирала каждую новую набежавшую на небритое лицо мужа слезу.

Но самым потрясающим, несомненно, был плач одной неизвестной никому из нас военной сестры милосердия в белой косынке с красным крестиком. Выслушав второе объявление вахтенного офицера, она так громко зарыдала, как у нас на Руси рыдали только у гроба или могилы самых нам милых и близких… Многие из находившихся на палубе, некоторые почему-то стыдливо или украдкой, вытирали слезы.

Тогда мы были дети. Наш возраст был от 11 до 14 лет, а потому многое мы понимали по-своему, по-детски… А вот сейчас, сидя сгорбившись у своего письменного стола, и не кадетом четвертого класса, а семидесятилетним стариком, мне понятно всё».

Не было никакого плана похода флотилии…

Контр-адмирал Георгий Карлович Старк писал позднее:

«..благодаря отсутствию у временного приамурского правительства и у правительства генерала Дитерихса сколь-нибудь серьёзного заграничного представительства, никакой информации о возможном отношении к нам со стороны иностранных держав, в частности Японии и Китая, у правительства не было. Не было поэтому и никакого плана похода флотилии, и не дано мне было правителем никаких руководящих указаний, кроме обязательства доставить семьи военнослужащих в один из портов Китая.

Однако после приказа правителя о невыпуске в Посьете на берег частей генералов Глебова и Лебедева и это приказание отпало, так как корабли, перегруженные войсками и кадетами, не могли помышлять о походе из Посьета хотя бы в Шанхай или Инкоу. Надо ещё вспомнить, что часть кораблей, имевших на борту наибольшее число беженцев, как-то: «Манджур», «Охотск», «Чифу», «Пушкарь», шли на буксире и, понятно, не могли выдержать похода открытым морем при том состоянии, в котором находились буксиры и буксирные средства«.

Дорога в Гензан

Вокруг бушевала стихия — море было неспокойно, повалил снег, видимость резко упала. Все суда потеряли друг друга из вида и смогли собраться вместе только 31 октября в корейском порту Гензан.

Корабли флотилии на рейде корейского порта Гензан, 1922 год

Все 5 дней перехода кадеты и их наставники с семьями находились в тяжёлых условиях: место имелось только на палубах, и лишь немногие смогли устроиться в машинном отделении, где было тепло от котлов. Корабельных запасов хватало только на команду, и матросам пришлось делиться этим скудным запасом с кадетами, чинами армии и беженцами.

К тому же корабли прибрежного плавания, мелкого тоннажа стали выдавать одну неисправность за другой — они были не приспособлены к дальнему плаванью, будучи перегруженными до предела, особенно в снежную и штормовую погоду. Время от времени им приходилось для починки заходить в бухты; так, канонерская лодка «Диомид», на которой были кадеты, вынуждена была заходить в бухты Корейскую, Корнилова и Палладу.

Полковник Мартьянов делал всё, что в его силах, чтобы поддержать дух своих питомцев. Его любовь и забота согревала их сердца. Его собственная семья делила с кадетами все трудности дороги. Супруге Анне Цезаревне было 58 лет, дочке Варваре (бабушке матушки Елены) — 24 года, сыновьям: юнкеру Коле — 19, кадету Шуре — 16 лет. Сам Дмитрий Павлович Мартьянов отдал столько сил, столько энергии и переживаний своим питомцам и семье, что сильно подорвал своё здоровье и сократил годы своей жизни: он проживет всего 5 лет после этих злоключений.

Разделение старших и младших кадет

В Гензане на берег сошли раненые, больные, и народу на кораблях стало меньше. Кадет японцы разделили: младшим разрешили сойти на берег, а старшим пришлось оставаться на кораблях (кадеты учились 7 лет, начиная с десятилетнего возраста, так что среди них были и 10-летние мальчишки, и 17-летние юноши).

Младшие кадеты вместе с несколькими воспитателями корпуса были перевезены по железной дороге в город Мукден, где их разместили в казармах японского железнодорожного ведомства вместе с другими русскими беженцами. Условия жизни в казармах были тяжёлыми: теснота, голод. Бани не было, и мыться приходилось во дворе под краном, в любую погоду.

Слава Богу, кадетам оказали помощь. По воспоминаниям очевидцев, «в них принял участие наш военный агент в Китае, полковник Василий Васильевич Блонский. Был создан благотворительный Комитет помощи, который вместе с японцами снабжал кадет провизией и отвёл им отдельный барак. Но помощь была недостаточной, и питание оставалось скудным».

Всё же большим плюсом было то, что младшим кадетам уже не грозила гибель в морской пучине, а вот старших кадет ждал чрезвычайно опасный путь морем, и не все из них вышли на берег невредимыми. Восемь месяцев младшие кадеты жили в казармах Мукдена, пока в июле 1923 года японцы не перевезли их наконец в Шанхай, где они соединились с остальным корпусом.

Испытания старших кадет

Старшая же группа кадет после разделения с младшими томилась на кораблях флотилии в порту Гензана, далеко от берега, целый месяц — с 31 октября до почти конца ноября: им не разрешили сходить на берег. Японцы объясняли своё решение тем, что 16 и 17-летние юноши — это уже военная сила, и их можно считать в составе воинских частей. Директора двух корпусов — Хабаровского и Сибирского — и другие чины персонала с семьями остались на кораблях со старшими кадетами. Семья Мартьяновых тоже находилась на корабле.

Условия жизни на военных и каботажных кораблях были очень тяжёлыми — ведь это были не какие-то пассажирские теплоходы… На палубе находиться долго было невозможно — слишком холодно, к тому же часто шёл дождь или снег. В кубриках, предназначенных только для собственного экипажа матросов, было слишком тесно и душно. Не топить было нельзя — люди бы замерзли, и на кораблях были вынуждены тратить драгоценный уголь, который японцы оценивали неимоверно дорого.

После месяца мучений флотилия наконец двинулась дальше, и старшие кадеты пережили ещё и опасный путь морем в Шанхай. Правда, теперь юноши и их наставники плыли уже не на ледяной палубе под снегом и ветром: контр-адмирал Старк распределил их по кораблям, чтобы они могли разместиться в теплых и сухих внутренних помещениях и питаться вместе с командой. Также кадетам и их наставникам пришлось принять живое участие в переходе: они выполняли обязанности кочегаров и прочие работы по обслуживанию судов.

Борьба со стихией

Крейсер «Лейтенант Дыдымов»

Участники тяжелого морского перехода до Шанхая вспоминали позднее:

«Покинув, наконец, Гензан, флотилия через три дня пришла в город Фузан (ныне Пусан) на юге Кореи. Проходя мимо острова Цусима, все были вызваны наверх для отдания чести нашим морякам, погибшим здесь в Цусимском бою в Русско-Японскую войну. На всех судах, где были священники, служились панихиды. В Фузан пришли в 10 часов утра и простояли там 5 дней, дожидаясь, когда подойдут все отставшие суда.

Второго декабря флотилия снова вышла в море и взяла направление на Шанхай, через Китайское море. Оно встретило русские корабли жестоким тайфуном, и этот последний этап плавания был трагическим и для эскадры, и для корпуса. Тайфун разбросал корабли, и они потеряли друг друга из вида. Борьба с разбушевавшейся стихией продолжалась двое суток, и в ней кадетам пришлось бороться для спасения кораблей наравне с матросами.

На «Диомиде» в самый разгар бури в кочегарке вышел весь уголь, а запасный был в трюме, куда было очень трудно и опасно пробраться из-за волн, которые перекатывались через всю палубу. Остановка машин грозила кораблю гибелью, так как он неминуемо повернулся бы вдоль волны и был бы перевернут из-за своего плоского дна. Положение спасли 10 кадет-сибиряков, которые вместе с двумя матросами, с опасностью для жизни, наладили переноску угля ведрами в кочегарку и не позволили машинам остановиться.

На одном из других кораблей волны образовали трещину в палубе, вода проникла в угольные ямы и в кочегарку, затопив топку и остановив машину. Кадеты вместе с командой работали всю ночь, вычерпывая воду простыми ведрами, и отстояли судно. Почти каждому кораблю пришлось много бороться с разбушевавшимся морем, многие были на краю гибели, и всюду самоотверженная работа кадет и команды спасала их от потопления.

Сильно потрепанные, полуразбитые, собирались корабли на внешнем рейде Шанхая. Только к 18 декабря пришёл из Фузана последний задержавшийся там корабль, не было только «Лейтенанта Дыдымова».

После нескольких дней ожидания стало ясно, что корабль этот погиб, но никаких подробностей его гибели выяснить не удалось, так как не только с него никто не спасся, но даже не было найдено никаких остатков корабля или тел погибших на нём. Единственное, что увидели с кораблей, следовавших в кильватерной колонне за «Лейтенантом Дыдымовым», это, как этот корабль был высоко поднят на гребне огромного вала и затем стремительно ринулся в пучину. Больше «Дыдымова» никто не видел. На нём погибло 16 кадет-хабаровцев и 14 сибиряков».

«Лейтенант Дыдымов» и кадет Сева

«Лейтенант Дыдымов» носил гордое название «крейсера», но на самом был просто маленьким пароходом в 700 тонн водоизмещения, с несколькими малокалиберными пушками. Он служил для охраны котиковых промыслов от браконьеров.

Михаил Щербаков, плывший на «Лейтенанте Дыдымове» из Владивостока до Гензана, сошёл на берег в Гензане и тем самым спас свою жизнь. Он написал рассказ о плавании на «Дыдымове» и о кадете Севе, который мечтал о подвигах и навсегда остался юным. Щербаков вспоминал:

«И я стал жить на этом крохотном обречённом кораблике, обветшавшем в сорокалетней трёпке штормами Камчатки и Берингова моря, среди этих обречённых людей, которые погибли потом все, все до единого, так что даже никого не осталось, чтобы рассказать, как они погибли…

Бессонница. Наступая на руки и ноги, натыкаясь на спящие казачьи тела, забившие все проходы и щели, прикорнувшие на ступеньках всех трапов, я подымаюсь наверх. Яркая, трепетная, напряжённая лунная ночь. Море смыкается за нашей кормой потоком кипящей серебряной лавы… Подымаюсь на мостик, к штурманской рубке. Там свет. Тело корабля спит, но мозг работает непрерывно. Вдруг, слышу, тихо-тихо из-за тёмной спасательной шлюпки:

Победа, слава, подвиг — бледные

Слова, затерянные ныне,

Гремят в душе, как громы медные,

Как голос Господа в пустыне.

Окликаю:

— Вы, Сева?..

Но разве кто другой на нашем «Дыдымове» знает Гумилёва?

Из-за шлюпки показывается тень, надвигается на меня вплотную. Между острыми углами поднятого воротника матросского бушлата лучатся большие иконописные глаза.

— А, это вы!.. Почему не спите?..

— Да не спится, Сева. Душа болит. А вы — на вахте?

— Да, да. «Собаку» стою. Глаза слипаются: вот и вспоминаю стихи. Нет, всё-таки как это у него сказано: «победа, подвиг, слава..». Чудно! Ведь лучше и не скажешь, правда?.. Пережить бы, испытать бы всё это самому!..

— Не торопитесь — ещё успеете!..

— Ну, что вы?.. Куда мне!..

На следующую ночь, когда мы подходили к Гензану, я снова видел Севу на вахте. За сутки свежий ветер успел перейти в настоящий шторм. Из крепких низких туч всё сильней и стремительней хлестали почти горизонтальные струи дождя, совершенно скрыв от нас огоньки остальных кораблей флотилии. Наш перегруженный «Дыдымов» окатывало волной вплоть до капитанского мостика. Стальной буксир, на котором мы тащили катерок, несколько раз за ночь натягивался струной, сдавал, обрывался, и я не мог понять, каким чудом удавалось команде ловить снова поданные концы. К тому же у нас не было подробных карт Корейского побережья: приходилось пробираться почти ощупью среди мрака и дождевой мглы, совсем неподалёку от скалистых рифов и островков.

На корабле никто не мог спать. Казачьи кони бились на привязях и падали. Большинство забайкальцев укачались и лежали пластом. Балансируя и скользя по мокрой, загрязнённой палубе, я с трудом выбрался наверх — навестить Севу. Он стоял на выдававшемся над волнами крыле мостика, держась за поручни, поблескивая чёрным кожухом, с которого скатывалась вода…».

Офицер царской армии

Михаил Щербаков писал ещё:

«…мы так и не увиделись с Севой в Шанхае. Один за другим собирались на Вузунгском рейде потрёпанные жестоким тайфуном корабли флотилии, но «Дыдымова» всё не было и не было. Первые дни его ждали спокойно, потом начали беспокоиться, и по всему побережью Китайского и Японского морей полетели тревожные радиограммы с запросами, где он и что с ним.

Но его не видел никто: ни портовые города, ни маяки, ни находившиеся в море суда. Он пропал без вести со всей своей командой и пассажирами, погиб, конечно, в один из тех тяжёлых серых дней, когда налетевший шторм разметал шедшие вместе наши кряхтевшие корабли и напористо сносил их на юго-восток, кладя на борт и закапывая по мостики в текучие оловянные холмы.

Я не знаю, и никто из живых не знает, как, где и от чего погиб «Дыдымов». И мне кажется, что никаких человеческих слов не хватило бы, чтобы изобразить то, что видели эти люди, качаясь на краю двухвёрстной водяной могилы, когда близость гибели сорвала с их душ покровы.

Но я знаю, я уверен, я чувствую, что среди этих смятённых была одна мужественная душа, окрылённая светлой мечтой о подвиге, которая даже в свою последнюю минуту отважно заглянула прямо в глаза гибели и в этот миг осознала, что уже достигла того, о чём мечтала всю свою короткую жизнь. И, может быть, права была судьба, до конца сохранив её горящей и крылатой и не дав запорошить её въедчивому пеплу жизни».

Как Шура избежал смертельной опасности

При распределении кадет по разным кораблям Шура Мартьянов, 16-летний кадет (брат бабушки Варвары Дмитриевны), попал на крейсер «Лейтенант Дыдымов». В последний момент, когда Шура уже поднимался по трапу, к нему подбежал знакомый кадет с другого корабля и начал слёзно умолять поменяться с ним местами: ему хотелось путешествовать вместе с братом.

Шура уже перенёс свой нехитрый скарб на «Лейтенанта Дыдымова», и ему не хотелось меняться, но он, конечно, уступил просьбе и перешёл на другой корабль. Это спасло ему жизнь. Ни один человек не остался в живых с «Дыдымова», и само исчезновение крейсера покрыто тайной. Он исчез в Цусимском проливе — месте гибели нашей русской эскадры во время Русско-Японской войны. Неисповедимы пути Господни!

Когда тебя нигде и никто не ждёт

30 декабря 1922 года кадетский корпус оказался в шанхайском порту. Китайские власти сначала не разрешали кадетам сходить на берег, не желая брать на себя ответственность за содержание корпуса. Одно дело — взрослые беженцы: они рассредоточивались по разным уголкам большого города и могли сами о себе позаботиться, да и, в конце концов, никому не было дела до взрослых бездомных и бродяг.

Но совсем другим делом были кадеты — почти полтысячи несовершеннолетних, которые держались вместе, единым коллективом. Их нельзя было просто оставить на улице умирать с голоду — по нормам любой цивилизованной страны, детям без средств и пристанища власти должны были оказать помощь. Проблема была в том, что все это понимали, но никто не желал эту помощь оказывать.

Европейцы международных концессий, англичане и французы, бывшие союзники в Первой мировой, для которых русские так много сделали, также не желали видеть русских кадет на своей территории. Кадетам нельзя было оставаться и на русских кораблях: контр-адмирал Старк намеревался вести флотилию в Америку, а американцы отказались принимать кадет. Как же горько было этим русским юношам, умным, сильным, отважным, и их наставникам чувствовать себя никому не нужными и нигде не желанными!

Наконец несколько купцов и предпринимателей решили выдать кадетам 25 удостоверений с гарантией, что берут их к себе на службу, что эти 25 юношей будут у них работать — и, таким образом, не станут обременять китайские власти.

Нашим кадетам оказалось достаточно этой небольшой лазейки: 31 декабря на берег сошли 25 человек, затем один из них тайно собрал удостоверения и отправился с ними назад, на корабль. С этими же удостоверениями сошла на берег следующая группа — и так до тех пор, пока все кадеты не оказались в Шанхае. Уставшие до изнеможения, голодные, грязные, обносившиеся, но — жизнерадостные, неунывающие, помнящие свой девиз: «Один за всех, и все за одного!»

Полковник Мартьянов и его семья были так же измучены, как и кадеты, а может, и больше, ведь Дмитрию Павловичу и Анне Цезаревне было уже под 60. Их сыновья, кадет Шура и юнкер Николай, трудились вместе с другими кадетами при тяжелейшем морском переходе и вместе с ними, пользуясь удостоверениями, сошли на шанхайский берег.

Старый Шанхай

Дом с привидениями

Шанхай поразил русских своей грандиозностью и красотой. После маленького в те годы Владивостока этот международный портовый город казался гигантом.

Для помощи кадетам в Шанхае был основан благотворительный комитет, в который вошли дамы русской колонии, а во главе стояла супруга консула. Они решили позаботиться о судьбе кадет и сняли для них на льготных условиях большой дом, окруженный парком, на улице Jessfield Rd. 4, на территории Международного сеттльмента. Это была вилла одного иностранца, который на некоторое время уехал из Шанхая и согласился её сдать.

Сергей Владимирович Марков, кадет Сибирского корпуса, вспоминал:

«Дом, в котором разместились корпуса, когда-то принадлежал какому-то испанцу, который из ревности убил в нем свою жену, и она, как рассказывали, „привидением“ бродила по зданию. Желающих снять дом с такой репутацией не находилось, и поэтому его сдали корпусам по крайне дешёвой цене, как говорили, — с целью выжить привидение и рассеять убыточные слухи».

Для большого количества кадет и их наставников с семьями даже этот большой дом был, конечно, тесен. Каждый класс разместился в отдельной комнате, и спать им пришлось на полу, вповалку. Днём постели скатывали к стенам и, сидя на них, занимались с преподавателями (ни столов, ни стульев не имелось). Кадеты безропотно переносили все лишения и неудобства, радуясь, что корпус сохранился, и большевикам не удалось его погубить.

Семья Мартьяновых разместилась в одной комнате, разделив её перегородкой. К их большой радости, у них имелся также балкон. Через год в этой же комнате они приютят семью своих знакомых, приехавшую из Владивостока, — это были Пётр и Варвара Супранович с 16-летней дочкой Лидой (будущей супругой Шуры Мартьянова).

Старый Шанхай

Опасные приключения маленьких кадет

Вскоре пришла радостная весть о том, что кадетам, которых оставили на Русском Острове, удалось оттуда выбраться, и скоро они смогут воссоединиться с остальными.

Замечательные воспоминания оставил по этому поводу кадет Сибирского корпуса Сергей Владимирович Марков — Сережа или Маркуша, как звали его друзья-кадеты. Сергей с 15 лет стал каппелевцем и был награжден орденом за Великий Сибирский поход. Прошёл затем весь путь с двумя корпусами — Сибирским и Хабаровским — из Владивостока, через Гензан в Шанхай, а затем в Сплит. Жизнь его окончилась в Америке, он умер от инфаркта в алтаре храма, украшая церковь к празднику Святой Пасхи.

Сергей Владимирович записал удивительную одиссею маленьких кадет, которые стремились воссоединиться с корпусом, невзирая на смертельную опасность, и предприняли неимоверные, особенно учитывая их юный возраст, усилия для этого воссоединения. Вот их история в сокращении:

«Когда стало известно, что лишь малая часть кадет 3-й роты будет взята на корабли, а остальные останутся на Русском Острове, — группа в 13 человек 1-го и 2-го классов (10 и 11 лет) решила попробовать попасть на суда самостоятельно. Они послали «лазутчика» во Владивосток, чтобы упросить коменданта транспортного судна для раненых и больных воинов, полковника Мугадцева, взять их группу на этот корабль. По возвращении «лазутчика», он сообщил товарищам радостную весть о согласии коменданта и о том, что старшие кадеты будут погружены на суда 24 октября.

Накануне 24 октября эта группа малышей нашла старый баркас и спрятала его среди скал. Утром, 25 октября 1922 года, корпус был посажен на суда флотилии, а младшие кадеты бросились к баркасу, но увы!.. его кто-то нашёл и угнал. Велико было горе маленьких кадет, но вдруг они увидели идущий вдоль берега плот с двумя китайцами, торговцами арбузами. В юных головах сразу же созрел план: они подозвали китайцев к берегу, как будто для покупки у них арбузов, и позаимствовали у них плот. Погрузившись на него, погнали через бухту Новик к каналу, чтобы, пройдя его, доплыть до Владивостока и сесть на заветный транспорт.

Кадет

Плот приводился в движение длинным веслом, путём его безостановочного вращения, так называемого «юления». С суши поднялся сильный ветер, весло сломалось, и волны стали гнать плот из бухты в открытое море. Тогда «мореплаватели» не знали, что это было их спасением, так как если бы плот добрался до Владивостока, они попали бы в руки красных: к тому времени все суда покинули Золотой Рог, и город был в руках большевиков.

Три дня и три ночи плот несло всё дальше и дальше от русских берегов. Холодный ветер с мелким дождём и брызги от волн пронизывали юных мореплавателей до костей. Вся одежда промокла и превратилась в лохмотья, гибель грозила им каждую минуту. Ни пресной воды, ни еды у них не было; не было также никакого понятия о том, где они находятся и куда их несёт.

Но уныния у них не было, все мысли сосредоточились на том, чтобы крепко держаться на плоту и чтобы волны никого не смыли в море. Господь Бог сжалился над ними, и в конце третьих суток они увидели пароход. Из последних сил начали кричать и махать ему всем, чем могли; велико было счастье, когда их увидели с парохода и спустили лодки, чтобы подобрать. Это было японское торговое судно.

Японцы приняли спасённых радушно, обогрели их, накормили и напоили, одели и долго удивлялись их отваге и решимости. Они довезли их до ближайшего корейского порта и передали там на попечение японских властей. И население, и власти этого маленького портового городка оказали им большое внимание и почести. Поместили их в японские военные казармы, где они должны были отбыть положенный карантин.

Через несколько дней их отвезли в город Дайрен, бывший Порт-Артур, где всех их разобрали по домам богатые японцы, которые отнеслись к ним очень хорошо. Один из них, В. Андреев, попал к директору местного отделения Токийского банка, а «вождь» мореплавателей, Георгий Мархинин, — к буддийскому священнику.

Через некоторое время всех кадет собрали вместе и перевезли в Мукден, где они наконец попали под опеку полковника Муганцева, начальника русской комендантской команды… в Шанхай они попали через полгода и с торжеством присоединились к корпусу».

Младшие кадеты

Продолжение следует.

Записала и подготовила публикацию Ольга Рожнёва

https://pravoslavie.ru/134 689.html