(Из материалов Дела «Общества трудового духовенства») Часть 2
Часть 1: Как в НКВД разрабатывали методологию «большого террора»
Одной из главных особенностей большого пермско-свердловского процесса 1937–38 гг. является то, что в его архиве содержатся обширные извлечения из документов последующих внутренних проверок НКВД–КГБ с показаниями следователей, награжденных в период «большого террора» за «успехи в следственной работе».
Что показали проверки 1939 и 1956 гг.
Мария Дегтярева– Проверка 1956 г. была связана с началом работы Комиссии по реабилитациям. А чем была обусловлена первая внутренняя проверка НКВД в 1939-м?
– Мы не представляем себе того, что происходило тогда «во внутренних за завесой». Видимо, в составе НКВД было какое-то разделение, иначе невозможно объяснить тот факт, что все офицеры и их подчиненные, отмеченные наградами и поощрениями в 1937-м г., через 2 года предстали перед судом в качестве обвиняемых и получили приговоры к «высшей мере наказания» и к исправительным лагерям сроком от 8 до 10 лет, как «троцкисты и заговорщики в рядах НКВД». То есть сюжетная основа пермско-свердловского процесса обернулась против них самих. Можно только выдвигать предположения на этот счет.
Наиболее правдоподобным объяснением кардинальной «смены вектора» мне представляется то, что «в связке» с верующими в Перми и в Свердловске были проведены офицеры, руководители советских структур и предприятий. И их оказалось слишком много для того, чтобы проигнорировать этот факт. У некоторых из них наверняка были связи, а возможно, и «выходы» на представителей в высшем эшелоне власти. Целью первой внутренней проверки НКВД было удостоверение в обоснованности приговоров в отношении именно этой категории обвиняемых. Так или иначе, в 1939-м г. «успехи» сработавшейся группы пермских и свердловских следователей вызвали подозрения «наверху».
В 1939-м г. «успехи» пермских и свердловских следователей вызвали подозрения «наверху»
Обоснованность приговоров в отношении верующих не составила самостоятельной темы, однако в материалах проверки отложилось множество свидетельств о грубейших нарушениях и фальсификациях по делу «Общества трудового духовенства». Необходимость «реконструкции» методов работы сотрудников НКВД в 1937-м г. шаг за шагом вывела участников проверки 1939 г. на ранний этап их деятельности – в Перми, когда отрабатывались основные приемы и схемы. И тут оказалось, что все репрессированные верующие молодые люди проходили службу в РККА, то есть о них впервые заговорили как о военнослужащих. Кроме того, оказалось, что вслед за ними были расстреляны их командиры. Поэтому Комиссия 1939 г., восстанавливая общую картину того, что произошло в Перми, вольно или невольно фиксировала и показания участников процесса 1937 г., имевшие отношение и к священнослужителям.
«Оперуполномоченный Поносов спрашивал,
что вырабатывается на заводе № 98…»
Так, допрашиваемый Зырянов, согласно протоколу допроса от 8-го января, сообщал:
«…Не менее преступно было проведено следствие в конце 1937 года (он либо перепутал период, либо имел в виду священников, которых добирали по «зачистке», – М.Д.) на группу попов, связанную якобы с войсками РККА. О том, что это была лжесозданная к-р шпионская группа, могут ярко подтвердить хотя бы такие факты, как собирание сведений об [об]оронных заводах самими следователями, ведущими следствие по этому делу, как например: оперуполномоченный ПОНОСОВ приходил ко мне и спрашивал, что вырабатывается на заводе № 98. Я ему рассказал, и данные мной сведения вписывались в протокол показаний арестованных по этому делу»[1].
– То есть в 1939-м г. участники бригады следователя Мозжерина раскрыли свои «профессиональные приемы»?
– Во время проверки они рассказали многое о «внутрицеховой практике». Для этой части документов характерно то, что обвиняемые – следователи НКВД в чине сержантов и лейтенантов госбезопасности – старались представить себя лично «непричастными» к тем вещам, о которых свидетельствовали. Особенно важными являются показания обвиняемых Поносова и Аликина от 17 февраля 1939 г.
Во время проверки они рассказали многое о «внутрицеховой практике»
Бывший оперуполномоченный Поносов делился:
«Начало в применении извращенных методов было положено б/нач. Особого отделения МОЗЖЕРИНЫМ в июле 1937 года при ведении следствия по делу контрреволюционной организации, которой было присвоено название ‟Общество трудового духовенства”. По этому делу было арестовано свыше 30 человек. В это время в Перми находился бывший нач. УНКВД ДМИТРИЕВ. Ознакомившись с ходом следствия, он взял с собой некоторые протоколы допросов обвиняемых и вернул их в переработанном виде аппаратам УНКВД, с предложением подписать протоколы в таком виде обвиняемыми. Это указание было выполнено лично МОЗЖЕРИНЫМ. Из арестованных создали организацию всесоюзного масштаба, присвоили ей название, о чем не говорили сами обвиняемые»[2].
В показаниях бывшего Временного Начальника 5-го Отдела Пермского ГО НКВД сержанта Аликина и сам Поносов выглядел не таким уж пассивным. На вопрос: «Кто из числа работников бывшего Пермского Горотдела НКВД положил начало грубейшего извращения методов ведения следствия?» подследственный отвечал:
«В Перми, как мне известно, первыми начали составлять фиктивные протоколы допросов сотрудники Особого отдела 82 стрелк. Дивизии МОЗЖЕРИН (инициалы во всех случаях сознательно опускаю – М.Д.), в то время начальник этого отдела, оперуполномоченный ДЕМЧЕНКО, ПОНОСОВ, БУРЫЛОВ и др., причем относится это к началу 1937 г.»[3]
«Подписи арестованных получены
путем уговора, обмана и оставления без сна»
После этого Аликин изложил свою версию событий в Перми:
«В конце 1936 г. Особ. Отд. Перм. ГО НКВД была вскрыта антисоветская группа в 61 б-не тылового ополчения (этот батальон стал 9-м батальоном, – М.Д.), состоявшая преимущественно из числа бывших служителей религиозного культа, которая, установив связь с местным духовенством, проводила антисоветскую деятельность среди отдельных групп верующих г. Перми и тылополченцев батальона. Реализация указанной группировки совпала с предстоящей подготовкой к выборам в Верховный Совет СССР, на основе чего быв. нач. УНКВД по Свердловской области ДМИТРИЕВЫМ было дано указание Пермскому Горотделу реализовать эту группировку, придав ей шпионско-диверсионную окраску. Выполняя указания ДМИТРИЕВА, Особый Отдел 82 ст. дивизии в лице его быв. нач. МОЗЖЕРИНА избрал в качестве объекта мнимой диверсии строящийся оборонный завод № 98 и железнодорожный Камский мост. Между тем в распоряжении МОЗЖЕРИНА никаких материалов или каких-либо уликовых данных о готовящихся этой а/с группировкой диверсионных актах не было. Тем не менее все арестованные были привлечены к уголовной ответственности и осуждены к ВМН как шпионы и диверсанты и как участники искусственно созданной МОЗЖЕРИНЫМ шпионско-диверсионной организации, а принимавшие активное участие в реализации этого фиктивного дела: МОЗЖЕРИН, ДЕМЧЕНКО и ПОНОСОВ были НКВД СССР награждены боевым оружием и металлическими часами»[4].
В распоряжении МОЗЖЕРИНА каких-либо данных о готовящихся диверсионных актах не было
Бывший сержант Аликин умолчал лишь о том, что он и сам являлся одним из главных инициаторов «вскрытия» и «реализации» этой «антисоветской» группы.
Сначала Аликин немного рассказал о методах получения «признаний» от обвиняемых:
«Подследственным были составлены фиктивные протоколы и вынужденно получены подписи арестованных, т.е. путем уговора, обмана и оставления без сна в течение продолжительного периода времени»[5].
«Сфабрикованный протокол следователь незаметным путем подсовывает на подпись арестованному…»
На допросе 7-го февраля 1939 г. Аликин раскрыл технику работы «спецотдела» более подробно:
«…мне известно, что во вверенном отделении практиковались следующие методы ведения следствия, которыми пользовались работники отделения:
1. Допрос арестованного и фиктивная запись его показаний, с последующим уговором арестованного о необходимости ‟в интересах Советской власти” подписать такой протокол.
2. Допрос арестованного под ‟карандаш”, т.е. показания арестованного следователь в протоколе записывает карандашом, а подписывать этот протокол дает арестованному чернилами. После ухода арестованного в камеру, следователь резинкой счищает показания, написанные карандашом, и вместо этих показаний воспроизводит новые, которые записывает чернилами. Таким образом, выходит, что арестованный признается в преступлении, которого он не совершал.
3. Допрос арестованного без предоставления ему отдыха.
4. Так называемый двухпротокольный допрос, при котором следователь еще до вызова арестованного имеет у себя заранее сфабрикованный протокол показаний этого арестованного с его признаниями о принадлежности к шпионской, диверсионной или иной контрреволюционной организации. Этот протокол следовать кладет так, чтобы в необходимый момент незаметным путем подсунуть его на подпись арестованному. Вызвав арестованного к себе на допрос, следователь записывает в протокол все, что рассказывает арестованный, но, закончив допрос, старается отвлечь внимание арестованного и в это время дать ему на подпись заранее сфабрикованный протокол показаний; кроме этих методов извращения, практиковались работники (работниками – М.Д.) горотдела НКВД и другие методы, как-то: подпись фиктивных показаний арестованного самими следователями, хотя сам арестованный не вызывался и не допрашивался»[6].
«Любыми средствами добиваться признаний
обязательно в шпионаже, терроре, диверсии, повстанчестве»
О том, какие указания давались следователям, дал показания на допросе 5-го апреля 1939 г. бывший зам. начальника Пермского горотдела НКВД Былкин:
«Вызывая меня одного, а иногда и вместе с сотрудниками, бывший начальник Пермского горотдела НКВД ЛЕВОЦКИЙ требовал <…>любыми средствами при ведении следствия добиваться признаний арестованных обязательно в шпионаже, терроре, диверсии, повстанчестве…»[7].
Следователь Ветошкин рассказал и о том, как происходило в НКВД обучение «передовому опыту», и о том, как появились особенно важные – последние показания, позволившие «увязать» в единую «подпольную сеть» православных и партийцев, рабочих и «кулаков», «белых» и «красных»:
«Протоколы допроса я не умел писать, так меня учил писать протоколы МОЗЖЕРИН. МОЗЖЕРИН<…> вызывал меня к себе в кабинет, диктовал мне, а я писал под диктовку протокол допроса арестованного, затем протокол печатался на машинке и подписывался арестованным. Не помню, когда и на какого арестованного необходимо было взять показания от арестованных <…> (указываются имена – М.Д.), но так как эти арестованные должны были быть погружены в вагон-зак и в эту же ночь этапированы в Свердловскую тюрьму, то МОЗЖЕРИН вызвал меня к себе в кабинет (в 3 часа ночи) и стал диктовать протокол допроса арестованных<…>, а я под диктовку писал эти протоколы допроса. Таким образом было составлено два небольших протокола допроса, которые по его приказанию я и арестованные<…> подписали в вагон-заке на ст. Пермь»[8].
В числе двух упомянутых Ветошкиным арестованных был и «автор ключевых показаний» от 12 августа 1937 г. о «широкой подпольной сети» в Перми, в уста которого следствие «вложило» имеющиеся в его распоряжении данные о десятках «неблагонадежных и подозрительных» по всей области. Так и удалось установить, что их настоящим автором был следователь Мозжерин.
«Дмитриев лично вместе с подчиненными работниками сфальсифицировал ряд следственных дел»
– В Свердловске проводилась аналогичная проверка?
– Проверка в Свердловске позволила найти «точку отсчета» и в отработке версии о том, что на Урале якобы существовали созданные по образцу военных частей многочисленные повстанческие «ячейки».
Следователь Боярский на допросе 25 апреля 1939 г. показал:
«Летом 1937 года Дмитриев… собрал всех начальников отделов Управления и сообщил нам, что в Свердловске скоро состоится судебный процесс над участниками право-троцкистской организации, и заявил, что к этому процессу мы не готовы, не имеем документов, главным образом о повстанческой деятельности право-троцкистской организации на Урале. Дмитриев предложил… вести следственную работу в этом направлении.
Через некоторое время… я получил показания от арестованного… Кандалинцева о том, что право-троцкистская организация на Урале одной из основных задач… имела создание повстанческих формирований… Он совершенно не показывал о том, что эти повстанческие формирования создавались по принципу воинских частей.
Когда я доложил этот протокол допроса Кандалинцева Дмитриеву, он созвал… совещание всех начальников отделов… и заявил, что на Урале, несомненно, существует большая повстанческая организация… Что эта организация делилась на корпус, полки, роты и взводы, со штабом повстанческой организации в Свердловске»[9].
На том же допросе Боярский рассказал и о том, что
«согласно указанной выше директивы быв. начальника УНКВД Свердловской области Дмитриева, он лично вместе с подчиненными ему работниками сфальсифицировал ряд следственных дел, по которым необоснованно были привлечены к уголовной ответственности как ‟участники” повстанческих формирований многие советские граждане. <…>»[10].
То есть внутренняя проверка НКВД 1939 г. выявила, что возможное намерение какой-то части свердловской партийно-политической элиты, связанной с «троцкистско-зиновьевской оппозицией», создать военные подразделения, в 1937-м г. было выдано за факт чуть ли ни поголовной «военизации» населения Урала, что и послужило поводом для необоснованных арестов множества людей, самых разных. Но подчеркиваю: лишь «возможное», поскольку и часть документов, касающаяся партийных руководителей, могла быть также сфальсифицирована…
Официальная ложь 1945 и 1955 годов о смерти необоснованно осужденных
– У этой истории есть продолжение, связанное с процессом реабилитации репрессированных. В 1956-м г. родственники получили лишь краткое извещение об этом. Чем это было обусловлено?
– На этот счет действовали особые внутренние инструкции.
Первый документ – «Докладная записка» начальника 1-го спецотдела НКВД Союза ССР полковника Кузнецова – появился в сентябре 1945 г. В нем говорилось:
«Согласно существующему порядку, при выдаче справок о лицах, осужденных к ВМН (высшей мере наказания – Ред.) бывшими тройками НКВД-УНКВД, Военной Коллегией Верховного Суда СССР с применением закона от 1 декабря 1934 г. и в особом порядке, указывается, что эти лица осуждены к лишению свободы на 10 лет с конфискацией имущества и для отбытия наказания отправлены в лагери с особым режимом, с лишением права переписки и передач. В связи с истечением десятилетнего срока в приемные НКВД-УНКВД поступают многочисленные заявления от граждан о выдаче справок о местонахождении их близких родственников, осужденных названным выше порядком <…>. Впредь на запросы граждан о местонахождении их близких родственников, осужденных к ВМН в 1934–1938 гг., бывшими тройками НКВД-УНКВД, Военной Коллегией Верховного Суда СССР с применением закона от 1 декабря 1934 г. и в особом порядке, сообщать им устно, что их родственники, отбывая срок наказания, умерли в местах заключения НКВД...»[11].
Следующий документ–это Директива КГБ при СМ СССР «О порядке ответов на запросы граждан о судьбе осужденных к высшей мере наказания в 30-е годы» от 24 августа 1955 г. В этом указании сохранялся прежний порядок:
«… органы КГБ сообщают устно, что осужденные были приговорены к 10 годам ИТЛ и умерли в местах заключения»[12].
Определением Военного трибунала УРВО от 30 октября 1956 г. постановление от 25 августа 1937 г. в отношении осужденных по делу «Общества трудового духовенства» было отменено, однако резолюционная его часть была объявлена под расписки сначала родственникам 33-х осужденных, проживавших в 1937-м г. в Молотовской области[13], а потом, в ответ на обращения, – остальным.
При поступлении обращений от родственников пострадавших с просьбами прояснить судьбу близких начальник Учетно-архивного отдела УКГБ Молотовской (Пермской) области оформлял одно за другим требования на проверку по оперативно-учетной карточке первого спецотдела МВД-УМВД. В нем указывались личные данные арестованного по делу «Общества…», место и год ареста. А на оборотной стороне после проверки заполнялись графы: когда и кем был арестован, когда и кем осужден, по какой статье (с отметкой об исполнении приговора и указанием даты расстрела); ставился и номер архивно-следственного дела.
В «Заключении» указывали произвольно дату кончины и причину смерти
После этого в УКГБ по области на каждого из них составлялось «Заключение» с рекомендацией, что именно объявить устно на запрос родственников. В «Заключении» указывали произвольно дату кончины и причину смерти, а затем составляли краткое предписание по поводу того, где нужно зарегистрировать смерть, с тем чтобы в случае необходимости выдать свидетельство. Таким образом, в отношении пострадавших по пермскому делу было ‟поставлено” 18 ‟посмертных диагнозов”»…
Правда открылась только детям и внукам осужденных после выхода Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16.01.1989 «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в 1930–40-х и нач. 1950-х годов».
В начале 1990-х годов в официальных ответах на просьбы родственников репрессированных по делу «Общества трудового духовенства» указать место их расстрела будет обозначено лишь общее направление:
«Документов о конкретном месте захоронения в деле не имеется, и эти сведения в тот период времени в материалах следственных дел не отражались. Одно из мест захоронения жертв репрессий обнаружено на 12 км. Шоссе Свердловск – Первоуральск. <…> Пермской области тогда не существовало, нынешняя территория нашей области входила в Свердловскую, поэтому следственные дела и обвиняемые по ним лица направлялись в Свердловск для рассмотрения, вынесения решений и их исполнения»[14].
И еще одно, родственники пострадавших, обращающиеся к материалам этого дела сейчас, не имеют даже малого утешения: в нем не содержится их последних прижизненных фотографий во время следствия. Было ли это одним из нарушений следствия 1937 г., или снимки были изъяты позднее, сказать сложно.
Справедливость восторжествовала?
– Мария Игоревна, не могу не задать и такой вопрос. Следователей, сфальсифицировавших Дело «Общества трудового духовенства» и отправивших на смерть 37 невиновных, и самих приговорили к «высшей мере наказания». Может быть, это и есть проявление той самой «справедливой системы правосудия»?
– Будем точны: необоснованно осужденных было гораздо больше, если учесть, что подозреваемых в «связке» с этим делом следователи НКВД продолжали добирать в 1937–38-м гг. не только в Перми (Молотове), но и в Свердловске. Одних священнослужителей – более полусотни…
Если говорить о «торжестве социалистической законности» в конце 1930-х годов, действительно, до сих пор немалая часть наших соотечественников стремится к тому, чтобы вывести из зоны критики… главных инициаторов «большого террора», и представляет дело так, будто вся вина за трагедию 1937 г. лежит исключительно на офицерах-исполнителях на местах. Дескать, «наверху не знали», а когда узнали, «приняли самые решительные меры»… Но тут нужно иметь в виду, что без утверждения ЦК и самого И.В. Сталина ни мартовский, ни июльский оперативный приказ 00447, ставшие основой «большого террора», не могли вступить в силу. Нарком Ежов был включен в строгую иерархическую систему партийного и должностного подчинения. Между тем тексты того и другого документов предоставляли возможность для самой широкой трактовки «враждебных намерений» в отношении государства и настоящего геноцида не только по мировоззренческому, но и по социальному принципу.
А что касается внутренней проверки НКВД 1939 г., независимо от того, о чем я уже говорила, объективно это был весьма подходящий механизм сокрытия личной ответственности Сталина за то, что произошло в 1937-м, опробованный ранее, еще в период борьбы с «перегибами» в исполнении директив партии относительно «социалистического строительства». Таков был стиль управления 1920-х годов. Нерешительность «следования генеральной линии» РСДРП–ВКПБ обычно строго наказывалась; тем не менее сохранение авторитета власти в случае явных провалов обеспечивалось показательными процессами в отношении руководителей среднего уровня, как проявивших «рвение не по разуму».
Нечто подобное происходило и в 1939 -м г. Главная цель была достигнута, данные о значительных потерях в мирное время засекречены, напряжение в обществе несколько снято, благодаря показательным кадровым перестановкам и возвращению из мест заключения чудом уцелевших партийцев и советских руководителей (на верующих подобные послабления не распространялись, большей части из них уже не было в живых). А лишние «свидетели» (исполнители) отправлены вслед за жертвами. Таким образом, «технические приемы», опробованные следователями в 1937-м г., до времени остались достоянием внутренних фондов НКВД.
Что же касается Высшей справедливости, механизм «колеса террора» был открыт еще во времена Французской революции 1789 г. классиком консервативной мысли Жозефом де Местром. Этот механизм действует непреложно и в отношении тех, кто, недооценивая его силу и неотвратимость, прилагает к нему руку.
– Будем надеяться на то, что подобная трагедия никогда больше не повторится.
– Будем надеяться. Православная Церковь прошла через это испытание, сохранив достоинство в годы Великой Отечественной войны и память о новомучениках – до настоящего времени. Большие политические ошибки и мелкий карьеризм обнаружили свою ничтожность, а Церковь выстояла.
С Марией Дегтяревой
беседовала Инна Федотова