Автор: Александр Гончаров
Памяти Огюстена Кошена
8 июля 1916 года на реке Сомме погиб выдающийся французский мыслитель и историк Огюстен Кошен. Великая война (1914-1918) забрала жизнь человека, которому не исполнилось и сорока лет.
Кошен мог и не воевать, но как истинный патриот он не мог находиться в стороне от судьбы своего Отечества. Он добровольцем пошел на фронт, был четырежды ранен, но и не думал отсиживаться в тылу. Огюстен Кошен писал: «Мое место – там, где опасность, меня обязывает к этому мое имя».
Сейчас во Франции историка стараются не вспоминать. Он не слишком-то вписывается в современную политическую повестку. Belle France, перенесшая несколько революций, начиная с 1789 года, скончалась. Вместо нее сформировалось какое-то странное государство, которое возглавляют не лучшие люди, а худшие, – абсолютно непригодные для настоящего управленческого труда, и свое ничтожество прикрывающие болтовней ради обмана и ублажения масс. Ни один французский король, ни за какие коврижки не допустил бы к себе во дворец, даже на должность лакея, выносящего ночной горшок, нынешнего президента Эмманюэля Макрона. И дело отнюдь ни в его полуплебейском происхождении, а в совершенно плебейском поведении, которому подивилась бы и посудомойка с монаршей кухни.
Франция деградировала. И прямой причиной этому стала революция конца XVIII столетия. А Огюстен Кошен вскрыл самую глубинную тайну революции…
Отчего-то за революцией ищут: «прогнивание старого режима», «нетерпимость к деспотии», экономические закономерности, классовую борьбу и т. д. Однако все эти утверждения просто притягиваются за уши.
Огюстен Кошен, копаясь в провинциальных архивах, обнаружил важную закономерность, что Генеральные Штаты, которые решил собрать король, уже на стадии многоступенчатых выборов превращались в будущий очаг мятежа.
Вменяемый избиратель фактически был отстранен от продвижения кандидатов, выражавших его чаяния и пожелания. Хорошо организованные группы, состоящие из адвокатов, судейских чиновников, литераторов и прочего рода «профессионалов», легко манипулировали общественным мнением, под тем или иным предлогом отстраняли или купировали монархистов, создавали технические трудности в округах, где предполагалась лояльность королю. Не брезговали они и террором. Одним словом, Генеральные Штаты формировались не как орган сотрудничества власти и народа, но в виде инструмента государственного переворота.
Противники существующей власти вели себя как единое целое, противостоящее традициям общества. Кошен подметил, что внутри нации образовался некий «малый народ» со своим стереотипом поведения, ценностями и даже привычками.
«Малый народ» зародился под влиянием эпохи Просвещения, гораздо точнее обозначаемой в качестве эпохи Помрачения умов. Все кумиры данного периода, вроде Руссо и Вольтера, представляли собой литературных импотентов и философских ничтожеств, вынесенных на поверхность мутной волной поверхностной дехристианизации и секуляризации.
«Малый народ» четко ограничил свой ареал: салоны, литературные и философские кружки, масонские ложи, кофейни, кабаки и т. д. Здесь уважались не конкретные дела, но фантазии на тему: «Как нам обустроить мир по личному вкусу». Возникла виртуальная письменная жизнь(где торжествует не плуг, а перо) противоречащая элементарным основам бытия французского народа.
Выходившие из кабаков «малонародцы», сталкивались с реалиями, которые им были не по душе. Властелины кабацкой мысли быстро превращались в банальных бездарей. Их творчество оказывалось никому ненужным, а изрекаемые ими мысли были настолько «плоски», что любой крестьянин из глухой деревне предпочел бы вместо них слушать слова деревенского дурачка.
«Малый народ» видел, что происходило. Но, ужаснувшись от своей никчемности при столкновении с реальным миром, он решил не покаяться, не приспособиться, не измениться, а напрочь снести реальность дабы она не мешала их умозрительным и абстрактным конструктам.
Здесь и лежит исток «Великой» Французской революции. «Праздные шалуны» придумали, как ловчее накинуть ярмо на шею народа, совратив его и представив бремя в качестве модного и удобного шейного платка. Главным оружием «малого народа» явились: печать, слово, карикатура, лживые речи перед толпой, клевета и политический подлог.
По сути, Кошен обнаружил схему развития любой революции: от 1789 и до 1991 гг.
Надо сказать, что у Огюстена Кошена имелся предшественник. Это историк Ипполит Тэн. В своем капитальном труде «Происхождение современной Франции» он написал о «якобинском народе», но уже ориентируясь, собственно, на революционные события.
Впрочем, и предложенный Тэном термин не был способен дать полное представления об этом феномене. Несомненно Кошен более прав, ибо в «малый народ» входили и якобинцы, и жирондисты, да и все иные революционеры и даже некоторые контрреволюционеры. Их объединяла ненависть к живой Франции и преклонение перед утопической, которой никогда не было, да и не может быть в природе.
Ни разу во всей истории человеческого рода утопии и мечтательные социальные конструкты не были внедрены в подлинное бытие. Они только разрушали реальность, но ничего не могли созидать, так как никакого позитивного мировоззрения за ними не было, а на ненависти далеко не уедешь, разве что до ближайшего кладбища.
Прозрения Огюстена Кошена в XXI столетии не потеряли своей силы. Он выделил так называемый «общечеловеческий патриотизм» (сравним с современной терминологией – «общечеловеческие права и свободы»), во имя которого можно совершать любые злодеяния.
Нашему дню Кошен сообщает: «Такова работа Общечеловеческого Патриотизма. Эти кровавые оргии возмущают нас, потому что мы судим о них с позиций обычного патриотизма, а это неверно. Какой-нибудь «гуманист» мог бы нам объяснить, что они законны: гуманитарная война – единственная, которая убивает, чтобы убивать, – у нее есть на это право, и именно этим она отличается от национальной войны. «Бей без жалости, гражданин, все, что связано с монархией, – говорит молодому солдату председатель якобинцев. – Не клади ружья, пока не ступишь на могилу всех наших врагов, – это веление человечества». Это из человечности Марат требует 260 000 голов. «Какое имеет значение, что меня назовут кровопийцей! – восклицает Дантон. – Что ж! Если это нужно, будем пить кровь врагов человечества!» Каррье пишет Конвенту, что «разбойники потерпели столь полное поражение, что сотнями подходят к нашим аванпостам. Я принимаю решение расстрелять их. Столько же приходитиз Анжера; я готовлю им ту же участь и приглашаю Франкастеля сделать то же…» Не ужасно ли это? Представьте себе, как бы возопил г-н Жорес при чтении подобного письма от генерала Д’Амада? Однако Конвент рукоплещет и велит распечатать это письмо, и г-н Жорес нисколько не негодует, насколько мне известно, в своей «Социалистической истории»; а почему – видно из заключения, которое делает Каррье: «Я очищаю землю свободы от этих чудовищ из принципа человечности». Вот ответ; Конвент, Каррье и г-н Жорес правы: генерал Д’Амад не может совершить ничего подобного, потому что он сражается только за Францию. Каррье – это гуманист, который гильотинирует, расстреливает и топит во имя человеческого рода, добродетели, всеобщего счастья, народа как такового и т. п. Каждому свое.
Так постараемся же различать два патриотизма – общечеловеческий, или социальный, и национальный; первый легко узнать по его жестокости, а второй по его самоотверженности».
Читая Огюстена Кошена, отлично понимаешь, что главным его открытием стало понимание того, что революции не есть нечто закономерно возникающее в соответствии с законами природы или Божьим Промыслом. Революции не нисходят с Небес, их исторгает ад на горе очумевшему от эгоизма и безбожия человечеству.