21 марта исполнилось 125 лет со дня рождения почетного гражданина г. Орла генерала Александра Горбатова. Пройдя три войны и колымские лагеря, он до конца дней сохранил упрямую привычку жить своим умом. Сам Сталин не­одобрительно, но с явным уважением сказал о нем: «Горбатова только могила исправит». Испытания, которых немало выпало на долю наших соотечественников в XX веке, безжалостно ломали слабых духом, а сильных закаляли до прочности стали. Одним из таких «стальных» людей был генерал Александр Горбатов.

ГУСАР ИЗ ОБУВНОЙ ЛАВКИ

Горбатов знаменит не только военными победами, но и своими воспоминаниями «Годы и войны», опубликованными в 1964 году в «Новом мире». Сотрудников журнала пора­зили и их небывалая откровенность, и то, что рукопись привез в редакцию не офицер-порученец, а сам автор. Это были строки, написанные простым карандашом на обороте каких-то деловых бумаг. Владимиру Лакшину, заместителю главного редактора «Нового мира» Александра Твардовского, гость хорошо запомнился: «Пожилой человек, но стариком не назовешь — крепкий, спина прямая, кавалерийская посадка, обветренное лицо. <…> Мне показалось, что в профиль он похож на маршала Жукова: та же скульп­турная лепка волевого лица, пристальные глаза. Только то, что в лице Жукова выражено с некоторым нажимом — сильные надбровные дуги, выдающийся тупым углом подбородок, в лице Горбатова, пожалуй, смягчено: было в нем что-то и от русской деревенской округлости». Ничего удивительного: как и большинство полководцев Великой Отечественной, генерал родился в крестьянской семье. Это произошло в 1891 году. Его родная деревня Пахотино находится в Ивановской области, недалеко от знаменитого живописными традициями Палеха. Родители, Василий Алексеевич и Ксения Акакиевна, были людьми работящими и набожными, но не вылезали из нищеты: легко ли прокормить десятерых детей? Едва встав на ноги, сыновья и дочери включались в трудовой процесс: помогали по дому, пасли скотину, собирали грибы и ягоды. Те же обязанности были и у Сани. Все образование его свелось к трем классам сельской школы, после чего отец стал брать его с собой на заработки в дальние села — выделывать овчины. Однажды за какой-то проступок он до крови избил сына, и тот в крещенские морозы пешком отправился домой — за триста верст! А потом Саня сам стал одним из кормильцев семьи: торговал по округе связанными матерью варежками, выручая до 10 рублей в месяц.
Он мечтал выйти в люди по примеру старших братьев, работавших в городе, и в 14 лет уехал в Шую, где нанялся «мальчиком» в обувную лавку. Друг хозяйского сына, студент Рубачев, заметив тягу парня к знаниям, стал учить его математике, но все беспокоился: «Тут все пьют и курят, и ты, Санька, с ними сопьешься». Тогда Александр Горбатов торжественно поклялся, что никогда не будет пить, курить и сквернословить. Клятву эту — неслыханное дело! — он соблюдал многие годы. На фронте командиры нередко уговаривали и даже заставляли его выпить с ними, но он твердо отвечал: «Выпью только пос­ле Победы». И сдержал слово: в мае 1945‑го выпил с сослуживцами первый в своей жизни бокал вина. В 1912 году его забрали в армию. Служить пришлось в 17‑м гусарском Черниговском полку, стоявшем в Орле. Горбатов был доволен, что попал в кавалерию, хотя многие считали, что эта служба — самая тяжелая. У пехотинца только винтовка, а у гусара еще и шашка, и пика, и седло, и, конечно, лошадь, уход за которой занимал не менее пяти часов в день. Но силы и сообразительности Сане было не занимать, он со всем справлялся и был на хорошем счету у начальства. Молодой боец получал отличные оценки и по стрельбе (38 попаданий из 40), и по тактике — командиры отмечали его смекалку и умение обмануть условного противника. Скоро гусарам выпало встретиться с настоящим врагом: началась Первая мировая война. Полк перебросили к польскому городу Холм (ныне Хелм), откуда предполагалось вести наступ­ление. В ту пору случались еще атаки в конном строю, и Горбатов принимал в них участие. «Помню, — писал он в мемуарах, — случай, когда конница противника приняла нашу атаку. С пикой наперевес помчался я навстречу приближающемуся врагу, и моя пика с такой силой пронзила его, что я сам едва удержался в седле. Думать о том, чтобы освободить пику, не было времени. Выхватив саблю, зарубил еще двух врагов…» Наступление в Польше захлебнулось: храбрость солдат не компенсировала превосходства немцев в оружии и тактике. Гусар перебросили в Галицию, где вместо лихих атак пришлось в основном отсиживаться в окопах под градом снарядов и пуль. В 1917 году их отправили глубоко в тыл, под Нарву, а после Октябрьской революции полк и вовсе распустили по домам.

ЗА ВЛАСТЬ СОВЕТОВ

Дома будущего генерала ждали печальные новости. Один из братьев погиб на фронте, другого расстреляли за антивоенную пропаганду, больной отец почти не вставал с кровати. И все же Василий Алексеевич не стал отговаривать сына, когда тот снова собрался воевать — уже в Красной Армии, и велел жене: «Не удерживай его, не плачь, пусть идет. Помни, Санька, ты защитник Родины…» К красным Александр Горбатов пришел осознанно: «Лозунги коммунистической партии — мир, земля и воля — были доходчивы и близки сердцу каждого рабочего, крестьянина, солдата». Однако новые сослуживцы встретили его недоверчиво: слишком уж хорошо он знал военное дело. Опять же гусар — не из бывших ли? Опасения улеглись, когда он доказал свою отчаянную храбрость и воинский талант. Однажды Горбатов с двумя товарищами влетели верхом в занятое деникинцами украинское село Ядуты и, соскочив с лошадей, ворвались в избу, где, как они думали, располагался штаб белых. Горбатов рассчитывал захватить важные документы, но ему достались лишь чемоданы с чистым бельем (что тоже было не лишним) и револьвер, который он хранил до самого ареста в роковых 1930‑х. На Гражданской войне карьеры делались быстро: начав ее рядовым бойцом, Горбатов дослужился до командира эскадрона, а потом и полка. Во время войны с Польшей, совершая очередную вылазку в тыл врага, он едва не погиб: пуля пробила щеку и вышла за ухом. Таких случаев было немало, ведь Горбатов первым шел в атаку, а отходил последним, прикрывая отстающих. В августе 1920‑го его назначили комбригом — командиром отдельной Башкирской кавалерийской бригады. Ее бойцы почти не понимали по-русски, но сразу оценили умение командира скакать верхом и метко стрелять. Бригада дружно воевала с поляками, а после гоняла по украинским степям всевозможные банды. По окончании войны Красная Армия была сокращена в десять раз, и Александр Горбатов в числе других решил демобилизоваться. «Руки истосковались по земле, — вспоминал он. — Очень хотелось подержать в руках золотом налитое зерно, размахнуться косой по росистому сенокосу». Прошение об отставке он обосновывал недостаточностью своего образования. Но партия решила иначе: Реввоенсовет издал приказ об оставлении на службе «выдвиженцев» из народа, и Горбатов подчинился, правда, со свойственной ему честностью попросил понизить его в звании — до комполка. По иронии судьбы его назначили командовать 7‑м кавалерийским Черниговским полком Червонного казачества. Там отсутствие у командира образования никого не смущало; комдив Петр Григорьев говорил: «Я за тебя неученого и двух ученых не возьму». Горбатову пришлось срочно налаживать быт расквартированного в Староконстантинове полка, об­устраивать казармы, строить конюшни, на свои деньги покупать сено для лошадей. И конечно, учить новобранцев военным премудростям по составленному им самим руководству с прямо-таки суворовскими афоризмами: «Беги пулей, падай камнем, отползай змеей». В отличие от многих коллег, Горбатов понимал, что кавалерия отжила свое и не может на равных, как предлагалось в уставе, сражаться с танками и самолетами. В этом он нашел полную поддержку у командующего Киевским военным округом Ионы Якира, регулярно проводившего учения, на которых горбатовский полк не раз оказывался лучшим. В 1929 году Горбатова отправили на Курсы начсостава в Москву, где он познакомился с Георгием Жуковым. Тот был моложе, младше по званию и немного завидовал Александру Васильевичу. Были у них и теоретические разногласия. Жуков, как и большинство тогдашних командиров, считал, что Красная Армия должна только наступать — вопреки всему, невзирая на жертвы. Горбатов же был за «стратегию измора»: отступить, заманить врага и ударить в обход, а еще лучше — с тыла.
Так он и действовал потом на войне, а пока его отправили командовать дивизией в Туркмению, где только что закончились бои с басмачами. Здесь бойцы тоже не говорили по-русски, но Горбатов совершил чудо: уже через год его дивизия стала лучшей в округе. Конников‑туркменов прославил тогда и беспримерный пробег Ашхабад — Москва, когда пески Каракумов были преодолены всего за три дня. Средняя Азия запомнилась комдиву еще и тем, что тут он нашел свою любовь. Нину Веселову Горбатов встретил в Ташкенте в 1933 году. Ей никак не удавалось сесть в переполненный трамвай, и он на правах члена местного ЦИКа провел ее с передней площадки. А чтобы кондуктор не возмущался, представил незнакомую девушку как свою жену. Скоро они и правда поженились — и остались вместе на всю жизнь.

ЧЕРНЫЙ САХАР НЕВОЛИ

В 1936 году Горбатова по настоянию Якира вернули на Украину — как оказалось, на беду. В мае 1937‑го командующий округом был арестован как участник «военно-фашистского заговора Тухачевского»; за ним, как обычно, потянули подчиненных. Александр Васильевич открыто заявлял, что не верит в виновность арестованных, говорил, что следствие во всем разберется, и защищал своих сослуживцев на собраниях, где требовалось лишь осуждать. Смутьяна исключили из партии, потом отправили в запас. В Москве, куда он приехал осенью 1938 года выяснить причины увольнения из армии, ночью в его гостиничный номер постучали. Он открыл дверь — ввалились трое из НКВД и принялись деловито срезать с его гимнастерки знаки различия. Когда он стал сопротивляться, скрутили и запихнули в машину. В лубянской камере его просветили: лучше сразу сознаться во всем, что скажут следователи, иначе будет хуже. Он заявил: «Умру, но не подпишу». И не подписал, хотя его много раз избивали до потери сознания. Потом надолго оставили в покое.
Ежова тогда сменил Берия, притормозивший раскрученный до бешеной скорости маховик репрессий, о чем Горбатов, конечно, не знал. В мае 1939‑го его вызвали на выход с вещами. Он был уверен, что его освободят, поэтому, услышав страшный приговор — 15 лет заключения, упал в обморок — впервые в жизни. И вот вместо освобождения — долгий путь в теплушке до Владивостока, откуда пароход «Джурма» обычно во­зил зэков в Магадан. В набитом трюме блатные отняли у Горбатова последнее богатство — хромовые сапоги. Логика проста: «Тебе, дед, ни к чему — все равно сдохнешь». По прибытии на место его отправили на золотой прииск Мальдяк, затерянный в тундре, но он и там не сдался — не заискивал перед бригадиром, пытался «качать права». В итоге зимой его перевели с работ в шахте, заставив работать наверху, на 40‑градусном морозе и ледяном ветру. Ноги опухли и перестали сгибаться, от цинги расшатались зубы, смерть казалась неизбежной. Горбатова спас фельдшер, определивший его сначала в сторожа (эта работа считалась привилегированной), а потом и вовсе его «актировавший» как инвалида. В лагере, расположенном ближе к Магадану, куда перевели недавнего командира, удалось пристроиться к хозчасти: теперь у Горбатова была возможность находить на столах недоеденные кусочки хлеба, а иногда и добывать на складе картошку, которую он растирал на самодельной терке и ел.
Тем временем война с Финлян­дией показала слабость Красной Армии, обез­главленной репрессиями. Пользуясь случаем, нарком обороны Семен Тимошенко подсунул Сталину листок с фамилиями арестованных командиров, необходимых вооруженным силам, — там значился и Горбатов. Сыграли свою роль и хлопоты Нины Александровны, которая, в отличие от многих жен «врагов народа», продолжала бороться за мужа, хотя и ей самой угрожала опасность, и ее отец и брат уже сгинули в вихре террора. В марте 1941‑го Горбатова привезли в Москву — в ушанке, тряпичных обмотках-чунях и засаленном ватнике, в кармане которого лежали почерневшие от грязи сухари и куски сахара. Этот черный сахар неволи генерал хранил всю жизнь. Вскоре его освободили и отпустили домой, дав им с женой путевку на Кавказ на два месяца — минимальный срок для возвращения сил истощенному «доходяге», который при росте 177 сантиметров весил всего 64 килограмма. По возвращении Тимошенко вызвал его к себе и предложил выбрать часть для дальнейшей службы. Выбор Горбатова пал на 25‑й стрелковый корпус, расквартированный в знакомых местах, недалеко от Киева. Там ему и пришлось встретить начало войны.

ДОЛГИЕ ВЕРСТЫ ВОЙНЫ

Корпус, где Горбатов получил должность заместителя командира, включал в себя 50 тыс. солдат. В первые дни войны, когда немцы уже заняли Минск, корпус срочно перебросили на север, чтобы задержать наступление врага у Витебска. Там Горбатову довелось столкнуться с ужасами отступления: его солдаты в беспорядке бежали по шоссе, не слушая растерянных командиров. Чтобы остановить бегство, пришлось применять кулаки, а временами и оружие. Горбатов вспоминал: «В отношении самых старших я преступал иногда границы дозволенного, ведь порой добрые слова бывают бессильны». С остатками корпуса он занял оборону восточнее Смоленска, но немецкие танки прорвались вперед, отрезав его от основных сил. На выручку окруженным пришла свежая дивизия с уполномоченным Ставки генералом Константином Рокоссовским — так впервые встретились эти два полководца. После легкого ранения в ногу и лечения в госпитале Горбатова отправили в резерв: его корпуса уже не существовало. В те дни в Москве он в гостинице «Савой» увиделся с давним знакомым, лидером немецких коммунистов Вильгельмом Пиком, что снова вызвало гнев в Кремле: «врагам народа», даже помилованным, такое самовольство не прощалось. Горбатова опять спас Тимошенко, забравший его на свой Юго-Западный фронт командиром стрелковой дивизии. Дивизия, в которой оставалось всего 940 человек, заняла оборону на Северском Донце, нанося врагу чувствительные удары. Горбатов не гнал солдат в наступление, считая первостепенным укрепление их боеспособности и морального духа. Но новый командующий армией Кирилл Москаленко думал иначе, угодливо следуя невыполнимому сталинскому приказу — изгнать немцев с советской территории уже в 1942 году. Следствием этого были бесконечные атаки на немецкие позиции, приводящие к огромным потерям. «Много, много раз в таких случаях обливалось мое сердце кровью…» — писал потом в воспоминаниях Горбатов. Он пробовал спорить, но в ответ получал только брань: трус, предатель, пособник Гитлера! На одном из совещаний Горбатов сорвался и обозвал Москаленко «бесструнной балалайкой». В результате в июне 1942‑го его «задвинули» на должность штабного инспектора — и это в то время, когда грамотные командиры были на вес золота. Именно тогда немцы, опрокинув все планы Ставки, прорвали оборону и покатились к Волге. Бросив штаб, Горбатов поспешил к командующему Сталинградским фронтом Андрею Еременко и попросил поручить ему какое-нибудь дело потруднее. Поручили — но потом опять отозвали в резерв… А в июне 1943‑го его назначили командующим 3‑й армией, которой в ходе битвы на Курской дуге предстояло наступать на Орел. Армия, полтора года просидевшая в обороне, считалась слабой, но взять Орел удалось именно ей благодаря горбатовской хитрости, известной как «прием двух рук». Суть ее один из генералов популярно изложил так: «Рукой послабее держать противника за грудки, а сильной врезать по затылку». Испугавшись окружения, немцы бежали из Орла, и с юности дорогой Горбатову город избежал разрушений уличных боев. Бригада московских писателей, приехавшая в Орел, встретилась с его освободителем. Константин Симонов назвал Александра Горбатова «человеком своеобычным, суровым и откровенным». Борис Пастернак был красноречивее: «Ум и задушевность избавляют его от малейшей тени какой бы то ни было рисовки. Он говорит тихим голосом, медленно и немногосложно. Повелительность исходит не от тона его слов, а от их основательности». Пастернак тоже понравился генералу «своим открытым нравом, живым и участливым отношением к людям». Правда, стихи его не были близки Горбатову — ему гораздо больше по душе был «Василий Теркин». Спустя много лет, познакомившись с Александром Твардовским, генерал изложил ему свое кредо: «Уменье воевать не в том, чтоб как можно больше убить противника, а насколько возможно больше взять в плен. Тогда и свои будут целы». Такой подход не раз приводил к столкновениям с начальством — однажды даже с отличавшимся выдержкой Рокоссовским, который требовал развивать наступление после взятия Рогачева. Невольным свидетелем «скандала» оказалась Нина Александровна, которая многие версты ­войны прошла рядом с мужем (никаких «походно-полевых жен»!). Она услышала, как за стенкой резко отодвинули стул. Рокоссовский повысил голос: «Смирно! Приказываю: 3‑й армии продолжить наступление на Бобруйск. Повторите приказ!» Горбатов твердо ответил: «Стоять «смирно» буду, а армию на тот свет не поведу!» К счастью, вскоре дело замяли. Подтвердилась правота командующего армией: немцы, как он и предвидел, сумели организовать новый мощный удар… В мемуарах Рокоссовский писал: «Поступок Александра Васильевича только возвысил его в моих глазах».
Новый скандал с участием Горбатова случился уже в Польше. Один из его офицеров получил письмо от отца, где говорилось, что шахты в Донбассе бездействуют из-за отсутствия крепежного леса и шахтеры голодают. Горбатов тут же велел загрузить вагоны польским лесом и отправить на восток. Началось разбирательство (генерал обвинялся в преступной заготовке и отправке леса в тыл на продажу), опять прозвучали слова про «врага народа», но Сталин велел не трогать командующего армией. Позднее многие командиры вагонами вывозили из Германии добро, и Горбатов не осуждал их — но сам не торопился им подражать.
В 1965 году в «Воениздате» вышли мемуары Александра Горбатова «Годы и войны».

ДО И ПОСЛЕ ПОБЕДЫ

Последний год войны 3‑я армия встретила на границе Восточной Пруссии. Ее передали 3‑му Белорусскому фронту, которым командовал молодой генерал армии Иван Черняховский. Он сразу понравился Горбатову тем, что не стеснял самостоятельности подчиненных, прислушивался к их советам. После взятия города Мельзак (ныне Пененжно в Польше) два генерала назначили встречу на развилке шоссе, и на глазах Горбатова комфронта был смертельно ранен осколком снаряда. 25 марта 3‑я армия вышла к Балтике, и за умелое руководство ею Александр Васильевич получил «Звезду» Героя. «Это память о Черняховском», — сказал он жене, и на глаза его — редкий случай — навернулись слезы. Армию Горбатова перебросили к Берлину, но в штурме города она не участвовала. Зато встретилась на Эльбе с американцами, и командующий 9‑й армией США генерал Уиль­ям Симпсон 27 мая 1945 года вручил генералу Горбатову орден «Легион Почета». После гибели в автокатастрофе первого коменданта Берлина Николая Берзарина Горбатов занял его место, впервые в жизни окунувшись в водоворот административных проблем. Спустя полгода он с облегчением покинул Берлин, заняв привычную для него должность командующего армией. С 1950 года Александр Горбатов командовал воздушно-десантными вой­сками. Десантники уважали боевого генерала, но «своим» его не считали, и он понимал это, стараясь окружать себя знающими людьми. Среди них был генерал Василий Маргелов — именно благодаря Горбатову он в 1954‑м стал командующим ВДВ. Знаменательно, что Маргелова десантники до сих пор зовут Батей — так же, как в 3‑й армии звали Горбатова. «Небесного» и «земного» генералов объединяло главное качество — несгибаемость, нежелание бездумно исполнять приказы сверху. В 1954 году Горбатов возглавил Прибалтийский военный округ, а в 1958‑м был отправлен в почетную отставку. Теперь можно было делать то, на что раньше не хватало времени: ходить в театры, гулять по лесу — просто гулять, а не совершать форсированные марши — и, конечно, читать книги. Генерал с детства был книголюбом и собрал отличную библиотеку. Любил Некрасова, Шолохова, Джека Лондона, наизусть читал Пушкина. Однажды, сняв с полки томик, процитировал эпиграф к «Капитанской дочке» — «Береги честь смолоду» — и задумчиво произнес: «А у нас сейчас понятие о чести смазывается». Горбатову казалось бесчестным и несправедливым, что ему отказывали в переиздании его воспоминаний, требуя исключить из них главу о сталинских репрессиях. Бесчестным он считал и подход иных коллег, сводивших в своих мемуарах личные счеты и с готовностью воспевавших очередного вождя. Об одном из таких он сказал: «Разогнулся только в гробу». Сам генерал Горбатов в декабре 1973 года ушел в вечность так же, как жил, — с не согнувшейся спиной.

Иван ИЗМАЙЛОВ
Журнал «Историк» № 3 (15)