КАК НЕ СОБЛАЗНИТЬСЯ ЗАВЕТАМИ ФЕВРАЛЯ И ОКТЯБРЯ 1917-ГО? ПОДВЕДЕНИЕ ИТОГОВ СТОЛЕТНЕГО ЮБИЛЕЯ РУССКОЙ КАТАСТРОФЫ

Год столетия революции 1917 года подходит к своему закономерному концу. Пора подвести итоги столетнего юбилея русской катастрофы.

2017 год не стал для России годом празднования «великой октябрьской революции». Эта веха осталась исключительно важной и положительной только для КПРФ и левого сектора. За прошедший год практически никто не вспомнил и о другой дате столетия установления в России республиканского строя, детища Керенского, бюрократически введшего его 14 сентября 1917 года своим «Постановлением о провозглашении России республикой».

Это юбилеи незаметно для многих «засушил» один человек — президент России В. В. Путин, несколько раз давший понять о своём отрицательном отношении к революции и к Ленину. Да и традиционно молчаливое большинство нашего общества не выразило никакого энтузиазма по поводу этих торжеств.

Действительно, удивитесь вместе со мною. Наша республика, в которой мы с вами живём, никак не праздновала ни столетие своего провозглашения, ни столетие революции, благодаря которой и могла появиться на свет! Это должно удивлять. И говорит это об «искусственности» всей этой республиканской и демократической декорации, которую нисколько не ценят даже сами режиссёры и актёры, ставящие политические спектакли и играющие в них свои роли.

Безусловно, это хорошие знаки для нашей страны, мы не спешим праздновать победу над самими собой, не радуемся радостям левых, когда они связаны с русской болью, пролитием русской крови, и не торопимся выражать восторг по поводу трагических событий нашей истории.

Наши левые традиционно не знают и не интересуются русской историей, не верят в русские ценности, главными из которых является Православная вера и Русское монархическое государство.

Левая «любовь к России» носит характер некоей «сиюминутности», ограниченной коротким семидесятилетним периодом в нашей истории. Собственно русская история, тысячелетняя дореволюционная и послесоветская, левыми характеризуется последним бранными словами. Советская любовь к Отечеству, так же как и советский патриотизм, ограничена временем (советским периодом) и смыслами (коммунистической идеологией), вне которых любовь у левых заменяется искренней ненавистью и глубоким неприятием.

Эта партийная «любовь» характерна и для наших либералов, которые так же исторически «выборочно» любят «эту страну». Обычно объектом либеральной любви является дореволюционное «освободительное движение», несколько после февральских месяцев Временного правительства в 1917 году, советские диссиденты и 90-е годы того же столетия.

Исторические и идеологические корни наших левых и наших либералов совпадают. И те, и другие верят в демократию, в некую «народную волю», формирующую или прикрывающую формирование власти, в «социальный договор», якобы создавший человеческое общество, и прочую социальную мечтательную псевдометафизику.

Демократическое «освободительное движение», в которое благополучно входили и либералы, и социалисты, всегда было единым в своём стремлении разрушить Российскую империю. Либералы были лишь раскачивающим началом этого движения, а всевозможные социалисты — его паталогоанатомическим завершением. Либералы во все времена соблазняли русское общество своими теориями, а социалисты утилизировали его своими революциями и классовыми войнами.

Рано или поздно и сегодняшние левые (коммунисты и примыкающие) демократы, и либерал-демократы соединятся в общей борьбе либо с путинским, либо с каким-нибудь будущим русским режимом. Это неизбежно, они одного западнического поля ягоды…

В 1917 году этот объединённый «демократизм» выходил на русскую сцену дважды. В феврале — в образе анархического «умиления», разрушившего все возможные государственные учреждения и скрепы, а в октябре, напялив маску анархического «остервенения», анатомировал уже ранее обезоруженное и обезглавленное тело русского государства.

Революция в России была и останется в русской истории безусловной катастрофой. Катастрофой русской цивилизации, перед которой бледнеет даже смута XVII столетия. Тогда нация была подвержена некоему брожению сродни возрастному подростковому хаотическому бунту против государственного тягла, увеличивавшегося с увеличением задач самого государства. Но увидев тогда своё Отечество на пепелище, своё Царство разоренным, народ поколобродил, опомнился и смог восстановить своё органическое развитие. Вновь в русской психологии восторжествовал тот «дисциплинированный энтузиазм» (блестящий термин Н. Я. Данилевского), тот мобилизующий и сплачивающий монархический динамизм, позволивший за столетие из пепла смуты возродить Московское Царство и выйти на мировую сцену России в объёме величайшей Империи.

Революция семнадцатого года отличалась от обычной смуты. Она использовала новое брожение, новый анархический срыв русского народа, новую смуту для капитальной ломки Русского мира. Революция не дала опомниться нации, а повела её по разработанному марксистскому плану социальных перемен. В отличие от никем не подготавливаемой анархической и не имевшей организационного центра смуты XVII века, революция 1917 года готовилась десятилетиями в русском обществе и имела своего организатора в интеллигентском слое русского общества. Традиции екатерининских масонов бережно передавались масонам-декабристам Александра I, а те в свою очередь подготавливали всевозможных разношёрстных оппозиционеров-разночинцев, в среде которых зародились настоящие революционеры, не шедшие уже ни на какие компромиссы с Российской империей.

Мечты о некоем будущем социальном рае нескольких поколений разрушителей Империи меняли свои идеологические очертания вместе со сменой политической моды на Западе. С 1917 года эти революционные ожидания воплотились в кровавую реальность, которая стала ломать, по выражению Ивана Ильина, «русскому человеку и народу его нравственный и государственный «костяк» и нарочно неверно и уродливо сращивала переломы».

Меня всегда удивляло, как революционная болезнь быстро охватила организм всей Империи, пока я не понял, что традиционный для России анархический бунт в 1917 году нёс в себе особую вирусную составляющую, которая и не дала быстро перебродить русскому обществу. Было нечто, что блокировало традиционную реакцию русского организма на периодически случающиеся хаотические бунты против своего исторического призвания.

По всей видимости, марксистские формулы сработали в нашем обществе по типу первого появления сифилиса в XVI столетии в крови ещё не тронутого этим инфекционным вирусом человечества. Тогда в Европе погибло от сифилиса более пяти миллионов человек, что невозможно сегодня у потомков этих людей. Инфекция слабеет, а организм вырабатывает защиту против вируса.

Революционный марксизм, к которому привыкли в Европе, для девственной неевропейской души России явился, как и сифилис для Европы XVI века, бурной, неостановимой эпидемией со страшной многомиллионной смертностью. Эпидемия не утихла, пока инфекция не потеряла своих самых активных носителей — ленинскую и сталинскую гвардии. Утрачивая свою революционную зацикленность на мировую революцию и классовые внутренние войны, марксистский, подобный сифилису, политический «вирус» всё больше ослабевал и уже не смог пережить перестройку.

Есть и ещё одно, что всегда меня удивляло. Советский коммунизм, марксизм-ленинизм, был буквалистским следованием, практической реализацией классического западного европейского марксизма. И идеи западные, и люди, реализовавшие эти идеи, — абсолютные западники, но материализовалась эта идея в России!?

Может быть, этот новейший политический «сифилис» для старой Европы, переболевшей католическим глобализмом, крестовыми походами, инквизицией, реформацией, религиозными войнами и нашествием тотального материализма, просто не смог уже заразить её по-настоящему.

Здесь есть какая-то тайна Промысла Божия.

Видимо, Господь лечил нас в очередной раз, применяя подобное против подобного. Лечил западнические заблуждения дореволюционного русского общества концентрированной дозой дистиллированного коммунистического западничества…

Даже придя к власти, эти коммунистические цивилизационные идиоты, ничего не понимавшие в исторической, реальной России, сразу же начали ломиться на Запад со своей мировой революцией на свою мировоззренческую родину.

Поначалу идеологи большевизма даже обалдели от того, что революция произошла не в «передовой» по социалистическому реестру Германии, а в «отсталой» России, куда «благая весть» о коммунизме теоретически должна была прийти из цивилизационных, суперразвитых капиталистических стран как экспортный товар. Пришлось придумывать победы социализма в отдельно взятой стране, выдумывать слабые звенья в капиталистических странах, чтобы хоть как-то в рамках марксистской догмы объяснить эту несуразицу с революцией в России.

Определённо здесь есть задумка свыше о русском народе. Видимо, нам нужно было пройти этот величайший соблазн демократией и революцией, как в сказках герой проходит некие предготовительные испытания, чтобы закалиться перед основным, великим подвигом. Что это за великий подвиг, к которому готовит нас Господь? Если нас испытывали предтечами антихристовыми, логично предположить, что остаётся только сам антихрист как соперник?!

Главное, что произошло в политическом плане в 1917 году, — это своеобразная смена политической веры в русском народе, смена насильственная. Либералы, а затем коммунисты ввели у нас демократию с её государственными атрибутами в республике и федерации. Революционеры обеих мастей не сообразовывались ни с величайшими трудностями огромного русского пространства, ни с северным суровым климатом, ни с русской психологией. Они, по образному выражению Ивана Ильина, «подпиливали столбы и воображали себя титанами Атлантами, способными принять государственное здание на свои плечи. Закладывали динамит и воображали, что удастся снести одну крышу, которая немедленно сама вырастет вновь из «нерухнувшего» здания». Ни коммунисты, ни либералы не смогли соответствовать имперским размерам русского государственного здания. И те, и другие его неоднократно обрушивали, не будучи настоящими титанами.

В революции мы получили две крайности, одинаково далёкие от царского, срединного пути русской государственности.

Либералы стремились к республике, демократии и федерализму во имя сентиментального анархического гуманизма, во имя борьбы с государственным насилием, против всякого принуждения, во имя эфемерных идей равноправия и справедливости. Это «новое государство», основанное на гуманности, ненасилии и псевдокротости разложило армию во время войны, уничтожило государственный аппарат и в результате не прожило на свете и года.

Либералы вновь подтвердили незыблемость и неизбежность единовластия в России. Либо единовластие, либо хаос.

Большевики уже в свою очередь, по-марксистски безумно «дерзая», построили противоположную систему другого крайнего уклона от русской традиции. Уклона в антинациональную жесточайшую тоталитарную тиранию, где не было уже ничего, кроме партийного государства и его репрессивного аппарата, где само общество было разделено лишь на два лагеря: диктующего и торжествующего ««пролетарского» партийного меньшинства» и всего остального терпящего произвол большинства населения.

Пережив по-разному за столетие два одинаково западнических, государственных уклона, русские как государствообразующая нация стоят перед выбором: куда идти дальше? Либеральный вариант ведёт к ослаблению государства и ограблению населения богатыми и хитрыми. Он нежизнеспособен как недостаточно государственный. Другой, коммунистический, тоталитарно-этатистский, не даёт развиваться в обществе никаким другим силам: ни религиозным, ни общественным, ни экономическим.

Сверхсвобода либерализма и коммунистическое отсутствие национальной свободы пагубно для Русского мира, который должен искать другие пути для своего будущего, вне западнических демократических доктрин либерализма и коммунизма.

Надо перестать глотать все политические «лекарства», которые, как говорят непроверенные временем политические «врачи-идеологи», помогают не умереть западным обществам. Здоровье западных обществ, без сомнения, в глубоком прошлом. И если социализм для современного шведа или француза — не смерть, а либерализм для американца — даже жизнь, то для нас эти политические снадобья сродни метиловому спирту, яду, несовместимому с русской жизнью.

Лимит на цивилизационное безумие западных революций и перестроек в России исчерпан, нужно возвращаться домой, в Православную Империю без либеральных и коммунистических бредней.

 

Михаил Смолин

Оригинал: https://rusorel.info/kak-ne-soblaznitsya-zavetami-fevralya-i-oktyabrya-1917-go-podvedenie-itogov-stoletnego-yubileya-russkoj-katastrofy/

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *