… Государственное наследие Императорской России состояло, во-первых, в обширных кадрах государственно-мыслящего опытного и честного чиновничества; во-вторых, ясных, зрело-продуманных, требующих справедливости и чтущих личное начало законов; в третьих — в системе учреждений, строивших русскую национальную жизнь, особенно же в несравненном суде, скором, гласном и справедливом. — Все это достояние веков и десятилетий погублено, поругано, отменено и заменено по истине кошмарными порядками…
О русском чиновничестве Императорского времени говорилось много ненавистного, вздорного и ложного, верного для эпохи «мертвых душ» Гоголя, но преодоленного за вторую половину девятнадцатого века. Вот несколько доказательств обратного.
В 1911 году «Общество изучения восточной Европы» испросило согласие министра Кривошеина посетить Россию и ознакомиться на местах с ходом великой аграрной реформы П. А. Столыпина. Кривошеий сделал непростительную ошибку и разрешил немцам эту глубокую тыловую разведку. Она состоялась. Комиссия Общества, во главе с выдающимся немецким ученым Зерингом Аухагеном, объездила главные очаги разверстания общины и переселения в Сибирь, вернулась в Германию и доложила правительству Вильгельма II, что реформа проводится чрезвычайно успешно и что если дела в России пойдут в таком порядке, то через 10 лет всякая война с Россией будет безнадежна: Россия станет великой крестьянской демократией и всякие революции и войны будут ей не опасны. Тогда в Германии было решено готовить превентивное нападение на Россию в 1914 году, о чем Государственная Дума была предупреждена одним из ея членов в конце 1912 года. В своих докладах Берлинский профессор Зеринг (один из лучших знатоков аграрнаго вопроса в Европе) писал и говорил между прочим: «реформа Столыпина проводится таким кадром чиновничества, которому могла бы позавидовать любая европейская держава: это все люди честные, неподкупные, убежденные в пользе реформы, опытные и знающие».
Тот, кто способен сколько нибудь разобраться в вопросах государственных финансов, пусть вспомнит замечательную реформу обращения, столь успешно проведенную Витте: она могла удаться только опытному, образованному и честному кадру всероссийскаго чиновничества.
Все отрасли казенного хозяйства цвели в Императорской России: русские казенные железные дороги были Образцовы для всей Европы; винная монополия проводилась с огромной пользой для народа; государственное Коннозаводство было на исключительной высоте; служебные подкупы были неслыханны. Русская военная разведка, отнюдь не вовлекавшая в свое дело частных лиц и свободных граждан (как это делается в Европе), изумляла иностранцев своей осведомленностью: это она подготовила победоносный Галицийский поход в 1914 г.; это она предупредила лорда Китченера о том, что его ждет гибель в Северном море от немецкой подводной лодки, что и совершилось и т. д. А между тем ея ведомственное дело требует, как известно, прежде всего полной неподкупности и самоотверженного патриотизма. Случай Сухомлинова был единственным исключением.
Где ныне этот драгоценный кадр русской служилой интеллигенции? Он вымер от голода, разстрелян чрезвычайкою, умучен в концлагерях или же угас в эмиграции. И европейские державы и народы должны помнить, что их интеллигенции готовится та же участь, что теперь уже поняли в Венгрии, Румынии и Югославии . . .
Было бы неумно, неправдиво и государственно вредно идеализировать дореволюционную Россию. Мы этого не делаем: мы ищем для нее только справедливости и исторического понимания.
В 19-ом веке русский народ, оглушенный веками необходимой самообороны, поглощавшей все его силы и не дававшей ему времени для спокойного творческого устроения своей жизни, — пришел в себя и, ведомый своими государями, собрал и систематизировал свои законы (дело вдохновения Сперанскаго), подготовил кадры своей интеллигенции (дело Пушкинского гения и славных русских университетов), освободил крестьян (дело Николая I и Александра II), обновил и устроил свой суд и приступил к ряду либерально-демократических реформ (начиная от всеобщей воинской повинности и кончая народным представительством). Ему оставалось еще многое сделать, но это „многое» (от одноверстной сети народных школ для всеобщего образования до планов индустриализации страны и широкого железнодорожного строительства, доселе не осуществленного коммунистами!), — было уже подготовлено и начато, или же находилось в полном развитии…
Нам нечего идеализировать. Нам не к чему хвастать. Но мы не можем спокойно утверждать, что русское гражданское право было прекрасно и зрело продумано; что русский Устав Уголовнаго Судопроизводства может потягаться с любым европейским Уставом; что русский суд был на редкой высоте, — и по кадру судей, и по уровню адвокатуры, и по своей скорости, и по своим творческим тенденциям; что кассационные решения русского Сената представляют собою замечательный в истории человечества многотомный памятник юридически-утонченного, христиански-настроенного и справедливого правотворчества; что русские Города и Земства имеют огромные культурные заслуги; что русские Университеты являлись европейски-образцовыми академиями; что русская медицина с ея вчувствующимся, индивидуализирующим диагнозом, «органическим» лечением и материальным безкорыстием была русской национальной гордостью; что русский солдат совмещал свою образцовую храбрость с личной инициативой в бою; что русское искусство (народная песня, доселе неизвестная Западу во всей ее оригинальности, русская музыка, оперное пение, живопись, скульптура, архитектура, театр, танец, поэзия и вообще изящная словесность) — что все это шло своими свободными и самобытными путями и достигало истинной художественной высоты; что русская общественная благотворительность может быть сравнена только с американской.
И все это росло и выросло органически, вместе с самим русским народом, как его собственная культура, как его собственная жизненная форма, подсказанная ему духом его религиозной веры (православие!) и его национальным чувством…
Где ныне все это наследие русской национальной истории? Где эти творческие традиции? — Все разрушено, попрано, угашено, поругано. Большевики отвергли все это наследие и погубили его. Им нужно было другое, совсем другое: анти-национальное, интернациональное устройство, превращающее Россию в орудие и в жертву всемирной революции.
Им нужно было тоталитарное государство, способное завоевать вселенную для социализма. Им нужно было превратить Россию в арсенал мировой революции, а русский народ в нищее, зависимое, застращенное и обезличенное стадо, готовое, подобно стаду бизонов прерии, ринуться вперед, — на другие народы и растоптать их некоммунистическую культуру… Но пусть они помнят: это им не удастся, им предстоит великое крушение!
И вот, во всей русской истории не было момента, не было такого князя или государя, не было такого политика, который замышлял бы нечто подобное и так определял бы назначение русского народа.
Эта чудовищная политика, — эти безобразные цели, эти жестокие и губительные средства, — все это впервые всплывает не только в истории России, но и во всемирной истории. И русский народ к этому непричастен и в этом неповинен: он не творец, а жертва этой политики. И самая идея этой всемирной коммунистической революции — возникла не в России, а на Западе: она была формулирована Марксом и Энгельсом, не знавшими Россию; она была придумана в западной Европе, а Россия имела великое несчастье стать ея первым опытным полем…
Проф. И. А. Ильин («Русское Дело» — Ежемесячное издание – N.Y., февраль 1959 г.)