В феврале, марте и апреле 1930 года десятки тысяч крестьянских семей были отправлены на пять лет в «кулацкую ссылку» в отдаленные регионы страны. На деле же ссылка закончилась — для выживших — лишь через четверть века, так как социалистическая экономика не могла обходиться без принудительного труда «антисоветских элементов».

«Ударить по кулачеству»

В конце 1920-х годов, когда помимо единственно правильного мнения вождя еще могли существовать другие взгляды на разнообразные проблемы, возникла дискуссия, что делать с имевшими крепкое хозяйство крестьянами. Никто в руководстве страны не сомневался в том, что они — стойкие и последовательные враги советской власти.

Это они не хотели бесплатно отдавать хлеб во время Гражданской войны. Это им ставился в вину самый крупный политический провал большевиков в деревне. Как писал советский экономист и публицист Ю. Ларин, в результате прошедших осенью 1924 года выборов в местные советы произошел захват «сельских органов власти немногочисленными группами, не особенно благосклонно относящимися к союзу с пролетариатом и к задачам советской власти вообще». Результаты тех выборов были отменены, но враг не сдавался.

В конце 1926 года, в ходе подготовки к перевыборам в сельские советы, ЦК и правительство требовали, чтобы буквально в каждый сельсовет вошли проверенные люди, а возглавили их большевики. Но чекисты, освещая настроение крестьянства, писали о том, что в деревне продолжаются попытки создания «единого фронта против Советской власти под главенством кулака для завоевания политической власти крестьянством и его союзниками в городе и деревне» и что «этот процесс развивается с значительной быстротой».

С началом коллективизации крепкие хозяева не только не желали отдавать землю и все нажитое трудом в колхозы, но и разъясняли односельчанам, что власть в очередной раз пытается бесстыдно их обмануть. А представители власти тем временем пытались решить два вопроса — как и когда можно сломить сопротивление кулаков.

Спектр ответов на первый отличался значительной широтой. Предлагалось даже попытаться втянуть кулаков в колхозы. Но в ноябре 1929 года секретарь ЦК ВКП(б) В. М. Молотов заявил:

«Всякие колебания — допустить кулака или не допустить в колхоз — являются вреднейшими колебаниями. Кулак ни в коем случае не может иметь место в колхозе, потому что он его будет не только разлагать, но будет срывать все это дело».

Кулаков предлагали лишить экономической основы их влияния.

И в некоторых регионах начали переселять кулаков подальше от родных деревень в пределах своих краев и областей, не без оснований полагая, что умелые и рукастые мужики быстро освоят любые неудобья.

Но более суровые меры против кулачества откладывались из опасения, что их применение может снизить сборы зерна. Только уверовав в то, что без кулаков можно обойтись, Сталин 27 декабря 1929 года на конференции аграрников-марксистов объявил о необходимости ликвидировать кулачество как класс.

Уверенность Сталина в этом была основана на том, что в 1929 году уже имевшиеся колхозы и совхозы дали товарного хлеба более 130 млн пудов, то есть больше, чем кулаки в 1927 году. А если миллионы крестьян, убеждал Сталин, объединятся в коллективные хозяйства, то «в 1930 году валовая хлебная продукция колхозов и совхозов будет составлять не менее 900 млн. пудов (т. е. более, чем валовая продукция кулака в 1927 году), а товарного хлеба дадут они не менее 400 млн. пудов (т. е. несравненно больше, чем кулак в 1927 году)».

Его речь была опубликована в «Правде», и страна узнала, что «теперь у нас имеется достаточная материальная база для того, чтобы ударить по кулачеству, сломить его сопротивление, ликвидировать его как класс, и заменить его производство производством колхозов и совхозов».

Осознав, к чему идет дело, крестьяне приняли контрмеры. В январе 1930 года тысячи богатых крестьянских семей стали тайно покидать свои деревни. Уезжали ночью, погрузив имущество на возы. Другие крепкие крестьяне, пытаясь спасти нажитое, производили фиктивные разделы хозяйств, распределяя скот и инвентарь среди родственников. Когда что-то можно было продать, продавали. Некоторые, если понимали, что выручить деньги за имущество невозможно, уничтожали его: рубили сады, жгли дома и перебирались в чужие края, где их никто не знал.

8 февраля полномочные представители ОГПУ (ПП ОГПУ) получили приказ бороться с самораскулачиванием. На железнодорожных станциях и в поездах требовалось усилить надзор, всех обнаруженных беглецов следовало арестовывать, а сельсоветы обязать не выдавать личные документы и составить списки сбежавших.

20 февраля вышел циркуляр «О выявлении кулаков, оседающих в городах». Чекистам и милиционерам было приказано искать хитрецов, ведь партия и правительство приготовили кулакам из районов сплошной коллективизации изощренное наказание, которого никто из них не должен был избежать,— выселение в Северный край, в Уральскую область и в Западную Сибирь.

«Крыша просвечивает»

Операция разрабатывалась в обстановке строжайшей секретности.

От Архангельского окружного комитета ВКП(б), например, потребовали до 31 января 1930 года срочно изыскать возможности для расселения в районах округа 40 тыс. семей. А в «приспособленных помещениях» Архангельска, Вологды, Котласа и Сольвычегодска предполагалось разместить 74 тыс. семей. По приблизительным расчетам, нужно было построить 1360 бараков для 206 тыс. человек.

Комиссия крайкома совместно с органами ОГПУ признала нереальность осуществления этого плана в течение месяца и предложила выявить возможность строительства бараков шалашного типа (шалашники) — из веток кустарника и жердей — в Котласе, Вологде и Коноше вместимостью до 10 000 человек; в Архангельске — на 15 000 — по 200 человек в шалашнике. Членов комиссии не смущало, что первые партии переселенцев прибудут на Север в феврале…

Трудоспособных крестьян планировалось сразу отправить в леспромхозы, а всех остальных разбросать по «приспособленным помещениям», пока не построят спецпоселки для постоянного проживания.

В секретной инструкции Президиума ЦИКа СССР от 4 февраля 1930 года разъяснялось, с чем поедут на «трудовое перевоспитание» враги колхозного строя:

«При конфискации у кулаков имущества им должны быть оставлены лишь самые необходимые предметы домашнего обихода, некоторые простейшие средства производства в соответствии с характером их работы на новом месте и необходимый на первое время минимум продовольственных запасов.

При конфискации наличных денег у кулаков им оставляется некоторая минимальная сумма (до 500 рублей на семью), необходимая для переезда и устройства на новом месте…

Всякая выдача кулацким хозяйствам их вкладов в сберегательные кассы, а также выдача ссуд под залог облигаций в районах сплошной коллективизации, безусловно, прекращается…

Паи и вклады всех кулаков в кооперативные объединения передаются в фонд коллективизации бедноты и батрачества, а владельцы исключаются из всех видов кооперации».

Для раскулачивания и переселения крестьянских семей политбюро ЦК ВКП(б) постановило увеличить штаты ОГПУ на 800 человек, для чего разрешалось мобилизовать старых чекистов из запаса. Кроме того, для этой операции политбюро требовало «увеличить состав войск ОГПУ на 1000 штыков и сабель (на текущий бюджетный год)».

С 26 февраля 1930 года на разгрузочный пункт на станции Бакарица, вблизи Архангельска, стали прибывать первые эшелоны с раскулаченными. При выгрузке с багажом «бывших кулаков» не церемонились, и он, как сказано в спецсводке ПП ОГПУ, «оказался в самом хаотическом состоянии».

«Обеспеченность ссыльных кулаков собственным продовольствием и вещами крайне разнообразна,— писал заместитель ПП ОГПУ по Северному краю А. П. Шийрон,— Выявляются семьи, не имеющие абсолютно ничего из-за спешной и безалаберной погрузки на месте. В эшелоне №302, прибывшем из Россошанского окр. ЦЧО, оказалось 12 семей, совершенно не имеющих продовольствия и вещей».

Из Москвы отвечали:

«Содержание всех кулацких семей должно производиться за их собственный счет, на места выселения еще раз дана директива о необходимости выселяемым запасаться деньгами, минимумом продовольствия. Разрешить семьям, не имеющим денег, списаться с родственниками о присылке таковых. Вопрос о разрешении посылок, переводов для нуждающихся в пределах Наркомпочтеля нами разрешен».

7 марта руководство ОГПУ сообщало в Архангельск, что Наркомторг обязался забросить в Северный край для спецпереселенцев продовольствие на шесть месяцев по нормам: хлеба — 300 г, круп — 20 г, подболточной муки — 2 г, малосольной рыбы — 75 г, сахара — 6 г в день на человека. Какие-либо другие продукты для продажи новоселам рекомендовалось одолжить у УСЛОНа.

В середине марта старший инспектор Наркомздрава РСФСР Г. В. Ивицкий и старший инспектор НКВД РСФСР Крижевский проверили, в каких условиях оказались первые спецпереселенцы — крестьяне, изгнанные с Нижней и Средней Волги, из Центрально-Черноземной области и Украины. Они обнаружили, что бараки построены в низменных нездоровых местах, что во многих районах расселения не исследовалось качество питьевой воды.

«На периферии,— сообщали инспекторы в своей докладной записке,— бараки совершенно не приспособлены для житья семьям с малыми детьми, с земли снег не убран, первые нары на земле (снегу), крыша просвечивает (положены не вплотную жерди, сверху еловые ветви и засыпаны мерзлой, осыпающейся землей).

Отопление недостаточное: две железных печи-времянки на барак при кубатуре в 720 куб. м или маленькие кирпичные печи, которые, по словам производителя работ, нагревают при топке только трубы. Полов нет, при таянии снега и земли неизбежно будет большая грязь».

На семью из 4–5 человек приходилось место в 1,5 м шириной, 1,25 м высотой и 2 м длиной. Во многих городских бараках соорудили нары в пять ярусов. Почти нигде не было кухонь, и еду готовили на кострах. Но самое страшное — не было бань! Особенно мучились маленькие дети, так как в холодных бараках матери боялись их мыть. Стирать было негде.

В Вологде и Прилуках не хватало кипяченой воды, и 20 тыс. переселенцев страдали желудочно-кишечными заболеваниями.

«Меддезинфекция одежды не производилась нигде. Вшивость колоссальная. Не устроены дезинфекционные камеры даже простейшего типа,— возмущались инспекторы.—…Наряду с этим осужденные и содержащиеся в колониях НКВД, на 75–80% злостные кулаки, живут совершенно при иных условиях. Теплые сухие с полами бараки. Имеются сушилки. Есть бани с теплой раздевалкой. Горячая пища».

Партия и правительство увеличивали прибыль от лесоэкспорта, сократив до нуля расходы на снабжение спецпоселенцев

Фото: Савин Михаил / Фотоархив журнала «Огонёк» / Коммерсантъ

Инспекторы предрекали Северному краю развитие сильных эпидемий, из-за чего Архангельску грозил срыв экспортных операций.

«Это чревато осложнениями»

27 мая 1930 года секретарь Северного крайкома ВКП(б) С. А. Бергавинов отправил В. М. Молотову шифротелеграмму о начавшейся эпидемии тифа в Северном крае:

«Все же сыпной тиф прорвался. На сегодня зарегистрировано 307 случаев тифа, из них 111 в Архангельске. Из больных 87 кулаков ссыльных, принимаем все меры погасить его. Печати об этом не даем писать, также не сообщаем консулам, на их запросы отвечаем ясно, но не точно, ибо если им отвечать точно, то на порт наложат карантин и то, что ни одно иностранное судно в Архангельск не придет, это значит сорвать лесоэкспорт, т. е. недополучить 70–80 миллионов валюты».

Бергавинов просил срочно прислать врачей, фельдшеров, дезсредства, новые спецовки для рабочих деревообрабатывающих предприятий и мыла.

С приехавшим из Москвы вместе с врачами председателем Малого Совнаркома Н. А. Милютиным руководители Северного края попытались решить и другие острые проблемы, свалившиеся на них из-за переселения кулаков. Но тот «кроме задач по организации битья вшей, ничем не занимался». Об этом жаловались Сталину и Молотову 19 июня С. А. Бергавинов и С. И. Комиссаров, председатель Северного крайисполкома, в очередной шифротелеграмме о тяжелом положении в крае.

«Заранее извиняемся,— писали они,— за длинный текст и резкость в отношении ряда центральных, советских организаций, но в этом вынуждает нас обстановка дела…

Наркомторг до сих пор никакого продовольствия не забросил не только на год в места постоянного жительства, как решило Политбюро 10-го мая, но даже и для текущего снабжения, поэтому мы вынуждены из своих скудных краевых фондов лесозаготовок 38 экспортной погрузки снабжать кулаков, о детском питании и говорить не приходится.

На 18-е июня из стройматериалов мы не получили буквально ничего, кроме пустых нереальных нарядов в Ленинград на гвозди и реального наряда ВСНХ на стекло с наших же заводов, в крае запасов стройматериалов нет…

Кулаки начинают бежать массой, и каждый день отряды ГПУ задерживают до 250 человек, бегут потому, что не знают, что же дальше с ними будут делать, а мы развозить не можем в места жительства, потому что еще не приступили к строительству поселков из-за отсутствия материалов и средств. Невольно создается впечатление (нам тяжело его высказывать), что где-то, кто-то умышленно хочет затруднить эту задачу и тем самым дать возможность болтать о срыве политики партии по ликвидации кулачества. После всех решений ЦК и какого-то упорного невыполнения их советскими органами у нас иного выхода нет, как прямо и честно сказать ЦК о создавшейся картине… Картина усугубляется еще и тем, что если еще пройдет 15–20 дней, то поселки строить будет поздно, а это значит, кулаков вновь держать зиму, вой будет во временных бараках, а это чревато осложнениями…»

Но постоянное жилье, бани и фельдшерские пункты были построены лишь к февралю 1931 года. Исследователи считают, что за это время умерло от 20% до 30% спецпереселенцев.

Весной 1930 года тысячи крестьян скопились в Тобольске, так как вопрос об их трудовом использовании не был проработан и местные власти не имели никакого представления о «конечных пунктах расселения раскулаченных хозяйств».

На запросы, сколько переселенцев они могут принять на работу, руководители большинства хозяйственных организаций не отвечали, хотя текучка кадров повсюду была огромная. Пропаганда делала свое дело: никто не хотел связываться с «антисоветскими элементами», никто не жаждал быть перевоспитателем «врагов народа».

В Уральскую область было выслано 132 862 семьи в составе 573 342 человек.

Когда же бывших кулаков распределили по разным трестам и синдикатам, они стали их бесправными рабами. До июня 1931 года для спецпереселенцев не были установлены ни продолжительность рабочего дня, ни дни отдыха, ни расценки. На лесозаготовках их заставляли работать по 10–14 часов, без выходных. Многие организации отказались снабжать продуктами питания нетрудоспособную часть «кулацкой ссылки» (больных, детей, инвалидов и стариков). И получая в день 320 г хлеба, 100 г капусты, 6 г сахара, 3 г чая и 9 г растительного масла, работающие члены семьи должны были делить этот паек со своими родственниками. Или покупать на заработанные деньги продукты в лавках, которые находились иногда в 40–50 км от места жительства. Вот только зарплату в некоторых организациях спецпереселенцам не платили по два-три месяца. А встречались и такие усердные борцы с классовым врагом, как заместитель секретаря Надеждинского райкома ВКП(б) Маслов, который своей директивой в феврале 1931 года категорически запретил торгующим организациям продажу переселенцам продовольствия и промтоваров.

Иногда нормы выработки для «перевоспитываемых элементов» были выше норм вольнонаемных рабочих на 50%. Когда мужчины не справлялись с планом лесозаготовок, работать заставляли всех членов их семей. При средней норме выработки для взрослого рабочего 3 кубометра в день от 12-летних детей, женщин и стариков требовали заготовлять 2–2,5 кубометра. От выработки зависел размер пайка. В итоге многие из них получали 50% и даже 25% дневной продуктовой нормы.

В документах ОГПУ сохранились сведения о том, как сотрудник треста «Комилес» И. В. Трошев среди спецпереселенцев на лесозаготовке в поселке Мещура говорил: «Работайте, работайте, все равно вам никакой пощады не будет, вас сюда пригнали для уничтожения голодом».

Уничтожению помогал и холод. Хотя на складах лежали телогрейки и полушубки, в некоторых организациях их спецпереселенцам не выдавали. Так, в Усть-Кулумском и Котласском районах мужчины выходили на работу в одних кальсонах, вместо обуви натягивали на ноги рукавицы… На смену обмороженным и умершим приезжали новые «одноразовые» люди — конвейер раскулачивания работал беспрерывно.

В районах спецпоселений насаждалось и широко распространилось бесчеловечное отношение к сосланным людям

Фото: AP

В результате эксплуатации почти бесплатного труда спецпереселенцев Уральской области в 1930–1931 годах была получена прибыль в размере 2 млн руб.

«Подвергались всевозможным истязаниям»

Иногда спецпереселенцы попадали в «обстановку и условия произвола и издевательств» со стороны работников низового аппарата хозяйственных организаций или поселковых комендантов. Особым садизмом прославились работники Петропавловского леспромхоза в Надеждинском районе Уральской области. После поездки туда в связи с волнениями спецпереселенцев в апреле 1931 года оперуполномоченный ОО ПП ОГПУ по Уралу А. С. Кирюхин и начальник областного комендантского отдела Н. Д. Баранов писали полномочному представителю ОГПУ по Уралу Г. Я. Раппопорту:

«Повсеместно в каждом спецпоселке были созданы арестантские помещения «каталашки», куда десятниками леспромхоза, бригадирами и комендантами беспричинно, а зачастую из личных корыстных побуждений, заключались переселенцы всех возрастов, содержались там в неотопленных помещениях, раздетыми по нескольку суток и без пищи, там же систематически избивались и подвергались всевозможным истязаниям, что приводило к полному упадку физической деятельности спецпереселенцев и их смертельным случаям.

В этих арестантских помещениях, в домах переселенцев, на улице, в лесу на работах и даже во время отдыха переселенцев последние избивались, женщины и девицы подвергались также избиениям, понуждались и использовались в половом отношении, от спецпереселенцев бесконтрольно отбирались вещи, деньги и продукты».

Бригадиры, члены ВКП(б) Калугин, Кучин, Чернов, Суетнов и Мерзляков, бригадир Ратушняк, старшие десятники, кандидаты в члены ВКП(б) Кривощеков и Ярославцев, старший десятник Бердюгин, десятник, член ВКП(б) Щелагин, десятники Смышляев и Медведев в течение нескольких месяцев избивали спецпереселенцев, от чего многие из них скончались.

После этой вопиющей истории комиссией ОГПУ была проведена проверка положения спецпереселенцев в Уральской области. Член этой комиссии Л. Ф. Щербинский подвел итоги увиденного в июне 1931 года:

«Собственно говоря, спецпереселенцы не имели хозяина, а места (это подтверждается фактами) совершали полный произвол над ними, ликвидируя их физически «как класс».

Так «на практике» проводилась политика партии по ликвидации кулачества как класса на базе сплошной коллективизации. Истребление ссыльного кулачества, варварское средневековое отношение к людям и труду — вот практика местных работников. Человеческое отношение к переселенцам, правильное и нормальное использование рабочей силы могло расцениваться, да и расценивалось нередко как «правый уклон»».

Вольные строители флагманов индустрии жили в земляных домах. Невольные — в вырытых в земле и крытых кое-как траншеях

Фото: РИА Новости

С 1 июля 1931 года всю работу по хозяйственному и трудовому устройству спецпереселенцев передали полномочным представительствам ОГПУ. С этого времени административным управлением, организацией труда и быта поселенцев занимались комендатуры ОГПУ. Они заключали договоры с хозяйственными организациями, следили за правильностью расценок и нормированием труда, за регулярностью его оплаты. Содержались комендатуры из средств, заработанных спецпереселенцами,— 15% из их зарплат удерживалось на эти цели (с февраля 1932 года — 5%).

«Смести его с лица земли»

Но ситуацию с качеством жилья и пищи и с медицинским обслуживанием это не меняло.

Так, дочь раскулаченного крестьянина М. А. Соломоник, урожденная Окорокова, вспоминала о жизни в Новокузнецке (тогда Сталинске) в 1934 году, где ее отец работал на Кузнецком металлургическом комбинате:

«Нас ставят на спецучет и поселяют на «Островской площадке», где была вырыта глубокая траншея, перекрытая бревнами, хвоей, землей… Там их было выкопано очень много, и в каждой проживало по несколько семей. Земляные полы и стены часто осыпались, а в дождь вода текла и со стен, и с потолка… Вся наша еда — это хлеб по строго определенной норме, то есть по маленькому кусочку, и вода».

На великой стройке социализма — Магнитке — осенью 1931 года был только один детский врач на 15 000 «кулацких» детей. В «Докладной записке о состоянии спецпереселенцев в Магнитогорске» он так описывает их положение:

«Когда проходишь по баракам, то всюду, на каждом шагу наталкиваешься на лежащих с поносом, корью, воспалением легких детей; из разных углов доносится коклюшный кашель, лежат дети с желтухой; лежат и, несомненно, нераспознанные больные брюшным тифом, как среди детей, так и взрослых… Разрушение их здоровья идет быстро, и нет сомнения, что если не будут приняты меры хотя бы к некоторому улучшению положения детей, то погибнут из них в течение ближайшего месяца, конечно, не 7%, а 50%. В настоящее время больных детей имеется не менее 80%».

В Нарыме с июня 1931-го по июнь 1932-го у спецпереселенцев родилось 3841 ребенок, а умерло 25 213.

По данным отдела спецпоселений ГУЛАГа, за 1932–1940 годы среди спецпереселенцев умерло 389 521 человек. Если предположить, что первые волны переселения унесли не меньшее количество, то за 10 лет ссылки умерло, по минимальным подсчетам, около 750 000 человек…

Так что призыв газеты «Правда», появившийся на ее страницах в январе 1930 года, «объявить не на жизнь, а на смерть войну кулаку и смести его с лица земли» из года в год претворялся в жизнь не на словах, а на деле.