ВОСПОМИНАНИЯ О СВ. СЕВАСТИАНЕ КАРАГАНДИНСКОМ

Прошлое не должно быть утеряно, на прошлом, как на фундаменте, утверждается но­вое, поэтому собрать во едино сокровище духовное наш долг пе­ред будущим поколением.

Иеромонах Дамаскин (Орловский)

Всякий народ по праву гордится своей культурой, литера­турой, только полезно помнить, что русская литература сущест­вовала и была такой, какой мы ее по справедливости любим и ценим, лишь потому, что были Светильники Божий — Великие подвижники, молитвенники и нищелюбцы. И не писатели «освятили» Оптину, когда посещали пустынь и ее старцев, а страждущие, изнемогающие души писателей исцелялись и освя­щались молитвами святых подвижников этой славной обители.

Ни разорения, ни болезни и голод, ни даже революция не могли погасить однажды возжегшийся светильник духовного оформления народа, просвещения страны, удаляющейся с 18 века все дальше от своего промыслительного назначения.

Стремительное революционное разорение, стремление уничтожить и память, хранящую в себе не земное, к которому всегда стремилось и стремится человечество, лишь разбросало светильник искрами по всей стране. В их предназначении выра­жена любовь Божия к народу нашему

В свете сказанного знаменательно и дорого должно быть для нас повествование об архимандрите Севастиане (Фомине), родиной которого была Орловщина.

12 октября 1997 года Священный Синод Русской Право­славной Церкви вынес определение о причислении отца Сева-стиана Карагандинского — ученика и келейника оптинских стар­цев Иосифа и Нектария, выдающегося подвижника благочестия — к лику местночтимых святых (в Алма-Атинской и Семипала­тинской епархии). 26 октября была совершена первая торжест­венная литургия и молебен в Караганде у раки преподобного Се-вастиана.

•Промыслом Божиим мне суждено служить в церкви Орлов­ской епархии, а между тем родился я в Караганде, и более 20 лет воспитывался возле старца Севастиана. Как больно вспоминать мне те годы потому, что среди первых его послушников я был первым непослушником, и как счастлив я, что принял от него крещение, видел, слышал его. Был им обласкан и не однажды на­казан. Любил, до бесконечности, его долгую с монастырскими напевами службу.

Как забыть его добрый ласкающий и строгий взгляд, когда он и сейчас вот уже 30 лет согревает душу, удерживает стремле­ния, очищает мысли.

Как могу удержаться не говорить о нем?.. Положить печать на уста своя — значит предать забвению страдания, муки, под­вижнический труд и смерть многих миллионов мучеников, испо­ведников, пострадавших Бога ради, и нас, живущих на земле.

Родился о. Севастиан (в св. крещении Стефан) 28 ноября 1884 г. в бедной крестьянской семье, в селе Космодемьяновское Орловской губернии. Отец — Василий, мать — Матрона Фоми­ны имели трех сыновей: Василия, Иллариона и Степана. Вскоре, в 1889 г. братья лишились обоих родителей. Старшему брату Ил­лариону было тогда только 17 лет. На его руках осталось все кре­стьянское хозяйство и два младших брата. Маленький 5-летний Степан рано узнал сиротство, очень был привязан к среднему брату Роману за его нежную ласковую душу и был по душе по­хож на него. Брат Роман с ранних лет стремился к иноческой жизни. Он получил еще при жизни родителей благословение от оптинского старца Амвросия на поступление «в монастырь. Это было в 1888 г., когда Фомины всей семьей ездили в Оптину Пус­тынь за благословением к старцу Амвросию. Степану было тогда только четыре года, но он запомнил эту поездку, запомнил лицо и ласковые глаза старца. Всю жизнь потом висел в его изголовий портрет батюшки.

По настоятельной просьбе Романа, через 3 года после смерти родителей старший брат отвез его в Оптину Пустынь. Ро­ман вскоре был пострижен в монашество с именем Рафаил.

В зимние месяцы, свободные от работ в деревне, Степан посещал своего брата в Оптиной. В 1905 г. исполнилось его со­вершеннолетие — он достиг призывного возраста. Однако Сте­пан был освобожден от воинской службы из-за слабого здоровья. Выправил в волостном управление паспорт и уехал к брату Ра­фаилу в Оптину Пустынь. Рафаил в это время уже принял схиму.

Определили Стефана келейником к старцу Иосифу, в Ио-анно-Предтеченский скит. Направо и налево от калитку, как вой­дешь в нее, стояли два одинаковых домика, с застекленными тер­расами. В них и жили великие оптинские старцы. О. Иосиф жил в правой келье. Он был высокочтимым оптинским старцем. Почти 18 лет — до 1923 года прожил в ней келейником Стефан.

8  1917 г. во Введенской Оптиной Пустыни Стефан принял пострижение в монашество с именем Севастиан. В 1923 г. за два месяца до закрытия монастыря, о. Севастиан принял рукополо­жение в иеродиакона. В 1927 г. он был рукоположен в иеромона­ха епископом г. Калуги.

9  мая 1911 г. скончался старец Иосиф, и в его келью пере­шел старец Нектарий. Стефан остался при нем келейником и стал его духовным сыном. В этой келье он прожил со старцем Некта­рием до закрытия монастыря, т.е. до весны 1923 года. А затем еще 5 лет — до 28 апреля 1928 г. — они продолжали жить вместе вне монастыря в селе Холмищи в 50-ти верстах от г. Козельска. Под руководством двух старцев о. Севастиан воспитал в себе кротость, рассудительность, молитвенность, милосердие, состра­дание и другие духовные качества. Великая любовь привела его к тому, что он принял на себя бремя старчества в исключительно трудное время.

Старец Нектарий оставил неизгладимое впечатление какой-то своей необыкновенной тихостью, скромностью и простотой. Говорил мало и всегда иносказательно, как бы юродствуя. Народ всегда шел к нему во множестве. Он всех принимал, но говорил: «Народ идет потому, что это келья старца Амвросия», — а себя и старцем считать не хотел Часто говорил посетителям: «Вы об этом спросите моего келейника Севастиана, он лучше меня посо­ветует, он прозорлив». За три месяца до закрытия скита старца Нектария арестовали. Когда о. Нектария подвели к сеням, на ко­торых увозили его в ссылку, он сказал: «Подсобите мне сесть». Это были его последние слова, произнесенные им в Оптиной пустыни, где он прожил полвека, и которую покидал навсегда.

В с. Холмищи о. Севастиан снимал неподалеку от о. Некта­рия комнату. Старец Нектарий благословил о. Севастиана после своей смерти уехать из Холмищ и идти служить на приход. Не­утешно плакал о. Севастиан на похоронах и потом на могиле старца.

После похорон о. Ссвастиан уехал сначала в Козельск, за­тем в Калугу, а потом в Тамбов. Там он получил назначение в г. Козлов (ныне Мичуринск) в Ильинскую церковь, где настоятелем был протоиерей о. Владимир Нечаев, отец ныне здравствующего митрополита Питирима. Прослужил батюшка о. Севастиан в Ильинском храме пять лет, с 1928 г. по 1933г. и пользовался там большой популярностью и любовью. В 1933 г. батюшка был ре­прессирован, отвезен в г. Тамбов, где был осужден на десять лет и отправлен в Карагандинские лагеря, в Казахстан. О своем пре­бывании в лагере о. Севастиан вспоминал, что гам били, истяза­ли, требовали одного: отрекись от Bora. Он сказал: «Никогда». Тогда его отправили в барак к уголовникам. Там» — сказали, — тебя быстро перевоспитаю!. Можно представить, что делали с человеком пожилым, больным, слабым, священником. Но побе­дила любовь и вера, которые были в сердцу батюшки. Он привел к вере в Bora весь барак — до одного человека, всех, кто там был. А сам оказался на месте, которое никому, кроме него, доверить не могли — в хлеборезку. А между тем, поближе к лагерю в Ка­раганде, съезжались близкие ему по духу монахи, дети духовные со всей центральной России. Они устраиваются на работу. По благословению батюшки, в основном, работают в медицинские учреждениях и, постепенно устраиваясь, покупают небольшие домишки. Связанная незримыми духовными нитями, создается нигде не зарегистрированная община под духовным водитель­ством изгнанного из Оптиной пустыни старца, находящегося в лагере, иеромонаха Севастиана. В 1944 г. батюшка был освобож­ден, и его послушницы, матушки Агрипина и Варвара, заранее купив домик на улице Нижней, привезли его туда. Матушки со­бирались уехать на родину, но о. Севастиан говорил: «За 10 лет мы уж привыкли к месту и людям, а люди здесь — перенесшие горе, разлуки —добрые, сознательные, так что, дорогие, будем жить здесь. Мы здесь больше принесём пользы.» Вот так и остались все они до смерти в Караганде, и на Михайловском кладби­ще похоронены все рядом с батюшкой.

Когда батюшка обосновался на Михайловке, к нему стали съезжаться монашествующие со всей страны, и не только мона­шествующие, но и глубоко верующие, ищущие духовного руко­водства миряне. Ехали из Европейской части и с Украины, и из Сибири, и с дальних окраин Севера, и из Средней Азии. Он всех принимал с любовью и помогал устроиться с жильем. Когда они материально укреплялись, работая на шахтах и рудниках, семьи их вырастали, они строили себе новые, просторные уже, доброт­ные дома. Батюшка помогал всем приезжающим к нему и же­лающим остаться. Он давал деньги на покупку домика тем, у ко­го не было, или добавлял денег тем, кому не хватало. Деньги ему со временем возвращали, он отдавал их другим и т.д. Сама Кара­ганда была разбросана небольшим поселком вокруг шахт. Люди, в основном, были репрессированные из России и, в основном, ве­рующие. Многие из них постепенно перебирались к Михайловке, ближе к батюшке. Службы не было, но батюшка духовно всех окормлял и совершал требы без всяких на то разрешений. А вскоре о. Севастиан стал у себя в доме или в доме Александра Павловича Кривоносова (впоследствии о. Александра) совершать Богослужения.

Мои родители были сосланы в Караганду в 30-е годы. Уз­нав о батюшке, они со временем также переехали ближе к Ми­хайловке. И я ясно помню, как батюшка тайно совершал церков­ные службы. Совершая требы после утомительного дня, после молитв в своей келье, каждую ночь в три часа шел батюшка по темным улицам в дом — служить литургию. По праздникам ба­тюшка начинал сначала служить всенощную с часу ночи, а после нее сразу литургию. Окна все были плотно занавешены, чтобы свет не пробивался. Внутри же дома — светло, тепло, многолюд­но. Светлый любящий батюшка давал кому-нибудь булочку, яблочко или пачку печенья, хотел чем-то утешить, обласкать, по­мочь. Кончал батюшка службу до рассвета, и шли люди по зем­ным улицам домой, только не группами, а по одному, по два. Меня не часто брали родители на такие службы, но помню что даже шести кил ометровый путь от дома до батюшки был чем-то необыкновенным, таинственным, радостным. После службы, по пути домой, мне представлялось, что жили мы в жизни в миру обыкновенном, тяжелом и мрачном, а там бывали в преддверии рая и, уходя, уносили с собой необыкновенную радость. Проходя узкую лесополосу из карагача, и, слыша на рассвете пение птиц, я представлял чудный райский лес с соловьями. И никогда, не­смотря на мой шестилетний возраст, я не отказывался идти пеш­ком к батюшке, до тех пор, пока не стали ходить по городу пер­вые автобусы.

Через некоторое время духовные чада о. Севастиана начали хлопотать об открытии церкви. Неоднократно ездил в Москву Александр Павлович Кривоносое, ученый-агроном, очень пре­данный батюшке, и однажды, наконец, привез разрешение от­крыть церковь в Михайловке. Для этих целей был куплен ма­ленький домик, который верой, любовью и энтузиазмом людей скоро превратился в Храм Божий. И вот в 1955 г. наступил день освящения храма в честь Рождества Пресвятой Богородицы…

Священников батюшка подбирал себе сам. Сначала пригля­дывался к кому-нибудь из прихожан, потом позовет к себе и го­ворит: «Вам надо быть священником». Так было с А.П.Криво-носовым, занимавшим должность в отделе сельского хозяйства облисполкома. Так было с о. Серафимом Труфановым — учите­лем. Так было с о. Павлом Коваленко и другими.

Прихожан было вокруг батюшки очень много, в праздник храм ие вмещал всех, и люди стояли в церковном дворе. Бого­служения были долгими, а клирос пел умилительные песнопения на монастырский лад. Однако центром духовной жизни был сам батюшка. Постоянные прихожане его жили под его полным ру­ководством, притом стремились к этому сами. Куда поехать, куда устроиться на работу, учебу, что купить или продать, — на все стремились получить у батюшки благословение. И он не просто благословлял — он соучаствовал, сопереживал, ругал, огорчался, радовался вместе со своими духовными детьми. При том радость его была настолько личной и искренней, что я, видя его со сторо­ны, помню, вот уже тридцать лет, эти светлые улыбающиеся глаза.

Гневался он до глубины души, хотя тут же — прощал. Гнев его запоминался надолго. И глубина его гнева была от того же соучастия, сопереживания. Помню, за самовольный поступок, который я позволил себе, батюшка меня наказал. Выгнал из алта­ря, где я прислуживал, и из клироса, где я пел, определил мне стоять за хором. Чувствуя себя ничтожеством, я рыдал. Певчая, слыша это, сказала батюшку обо мне, и он не выдержал — тут же мне простил, а в конце литургии я уже пел на хоре. Церковные службы были для него не только долгом, но неотъемлемым усло­вием его внутренней жизни. Он не пропускал ни одной службы, не допускал ни одного пропуска или сокращения. Преодолевая тяжелые болезни, он часто сам служил литургию и выполнял требы. Особенно любил он по унаследованному монастырскому обычаю заупокойные службы и ежедневно сам усердно служил панихиды до конца жизни. «Золотая середина нужна во всем и умеренность. А в отношении служения Богу и своего спасения постоянство нужно, — говорил он, — оно — главное.»

Много положил труда батюшка на воспитание паствы. Го­ворили, что добрая половина Михайловки как бы негласный мо­настырь в миру. Если при его жизни приняли сан люди опытные пожилые, то после его смерти стали священниками молодые лю­ди, подготовленные им с самого детства. Многие из них сейчас уже маститые настоятели храмов. Это о. Александр Киселев, о. Владимир Королев, о. Петр, о. Герман и другие. При общении с батюшкой само собой, неоспоримо, и даже наглядно ясно, становилось, что душа живет вечно, что со смертью наша жизнь не кончается, основная наша сущность не умирает, а только изна­шивается наше тело. Что душа не есть что-то неопределенное, а это — весь человек, истинный, внутренний человек. И было это так очевидно, так понятно потому, что он говорил об этом про­сто, как о чем-то обычном. Глядя на него, и видеть-то можно бы­ло лишь душу.

Батюшка заметно слабел. Он стал меньше говорить с при­ходящими, к нему не всех стали пускать. Не отказывали только приезжим из других городов. А приезжих было много. Батюшке становилось все хуже. Многолетние болезни обострились. Одна­ко батюшка продолжал служить почти до последнего дня. При­летел из Москвы Владыка Питирим, и батюшка был пострижен в схиму. Батюшка трижды выходил на амвон и прощался со свои­ми детьми духовными, а церковь ранее смерти оплакивала своего любимого отца и прозорливого наставника.

19 апреля 1966 года на Радоницу батюшки не стало. Умер схиархимандрит Севастиан, но душой и своими наставлениями живет и по сей день в памяти всех, знавших его. Вот уже три­дцать лет в момент совершения дурных поступков вспоминается батюшка, и уязвляется душа, маленькие подвиги радуют, и хо­чется увидеть воочию лучистые, радующиеся его глаза. Так, глу­боко оставивший след в судьбах людских, батюшка Севастиан до сих пор ободряет и исправляет поступки оставшихся жить на земле великое множество чад своих.

Вечная ему память!

Прот. Николай (Коваленко), настоятель церкви иконы Смоленской Божией Матери г. Орла, член Орловского церковного историко-археологического общества

Прот. Николай (Коваленко), Воспоминания о св. Севастиане Карагандинском/ Сборник Орловского церковного историко-археологического общества. — Выпуск 1 (4) г. Орел, 1999 г. — с. 27 — 35.