(Память 12 октября)
Иван Михайлович родился в городе Орле. Родители его были купеческого сословия, состояния небогатого. Отличаясь особенным благочестием и нравственностью, они эти качества постарались передать при воспитании сыну своему Иоанну и кроме сего озаботились научить его грамоте – чтению и письму, что в то время считалось роскошью. А главною заботою их было приучить сына своего к труду и тому промыслу, коим занимались сами. Много нужды и скорби перенес Иван Михайлович в молодости и зрелых летах, пока счастливою торговлею он не улучшил и не упрочил своего состояния. «Бывало, когда ходишь в Украйну для покупки скота (сначала это было его исключительное занятие), – говаривал Иван Михайлович, – то чего-чего не испытаешь? И голод, и усталость, – идешь себе степью, ни домика, ни шалашика, ни даже деревца в виду нет, где можно было бы укрыться; а дождь льет, как из ведра, нитки на тебе сухой нет, – так и ляжешь на сырой земле. С зарею опять то же. За всем тем не знал простуды. Милосердный Господь хранил».
Два раза он подвергался нападению от разбойников и только Промыслу Божию обязан был спасением. В первый раз, когда преследовали его разбойники, он, спасаясь от них, добежал до обоза, шедшего впереди его по той же дороге, по которой и он ехал. Увидев это, злые люди должны были прекратить преследование его. А в другой раз он счастливо отделался от преследовавших его разбойников, имея хорошую лошадь. Однажды он упал с лошади, да так упал, что до самой смерти страдал от боли в боку. Не раз он терпел убытки по торговле, от коих едва не пришел в крайнее разорение и нищету. Так однажды пало у него все стадо овец, состоявшее из 2000 голов, — так что на 40 верст вся дорога была усеяна трупами овец. В другой раз пал гурт быков; затем пожаром истреблен был дом его. Но во всех бывших с ним несчастиях он не только не падал духом, но ещё принимал эти несчастия, благодаря Бога. В награду за такое терпение, Господь, как некогда праведного Иова, благословил его хорошим достатком, так что дом Немытовых по состоянию считался в Орле одним из первых.
Так он провел первую половину своей жизни. Жил и занимался своими торговыми делами, мало отличался от разряда людей его сословия. Но другая половина его жизни представляет прекрасный пример истинного благочестия для живущих в миру. Произошла эта счастливая с ним перемена, сколько можно было получить о том сведение, по следующему случаю.
В г. Орле в то время жил книгопродавец Герасим Алексеевич Макаров, замечательная личность в религиозном отношении. Промысл Божий свел Ивана Михайловича с этим благочестивым старцем, так что они между собой подружились. Надобно заметить, что сказанный книжный торговец Макаров, как сам был высоконравственный человек, так любил в беседах своих распространять правила нравственности и благочестия между своими согражданами. В этом случае ему способствовали как собственная начитанность, так и то, что у него всегда находились под руками книги религиозного содержания. Поэтому к нему в лавку часто и в немалом количестве сходилось людей любивших послушать от божественного, и даже старообрядцы, и он упражнялся с ними в духовных беседах и в чтении духовно-нравственных книг.
Иван Михайлович бывал тоже в числе его слушателей и собеседников. Это конечно могло влиять на изменение к лучшему жизни Ивана Михайловича. Но преимущественно послужило к тому его сообщение с знаменитыми по благочестивой жизни старцами, в то время жившими, учениками известного великого старца, архимандрита Паисия Величковского, как то: архимандритом Брянской Белобережской пустыни Моисеем; Козельской Введенской Оптиной пустыни схимонахами Леонидом и Макарием, Севской Площанской пустыни схимонахом Афанасием. О сем последнем Иван Михайлович сам отзывался, что он исторг его из когтей диавола, когда он впал было в прелесть, по действу сего коварного врага. Сказанный старец Афанасий был много лет отцем духовным Ивана Михайловича и руководителем на поприще благочестия. Бывало, когда наступает св. Четыредестяница, то Иван Михайлович с приятелем своим Макаровым и другими, ревнующими о спасении своем, отправятся в какую-либо из сказанных святых обителей, и там, на свободе от развлечения житейскими заботами и делами, под руководством опытных в делах благочестия старцев, совершают свое говение и возвращаются домой совершенно другими в духовном отношении людьми. Под руководством означенных старцев и произошла перемена в жизни Ивана Михайловича в духовном отношении.
Однажды, бывши в Площанской пустыни, Иван Михайлович долго беседовал о едином на потребу с своим духовным отцем, иеросхимонахом Афанасием. Сердце его горело и умилялось от этой беседы великого старца. Надобно заметить, что о. Афанасий имел особенное дарование от Бога говорить сладко и увлекательно. В это время старческой беседы Иван Михайлович повергся к ногам старца и убедительно стал просить его, чтоб молитвою своею он помог ему любить Господа, как должно, и всегда творить святую волю Его, потому что, говорил в глубоком смирении Иван Михайлович, он не умеет и не в силах жить так, как требует того от каждого закон Божий. Старец тотчас же стал на молитву и долго вместе с ним молился, а по окончании молитвы, благословляя его, как бы в пророческом духе сказал ему: «Ну, по прошению твоему, я молился ко Господу о тебе, чтобы Он милосердный помогал тебе Своею благодатию, в твоем благом намерении; и верую, что Господь услышал мою грешную молитву, потому что прошение твое благое и было высказано от искреннего сердца. Отныне ум твой будет стремиться к Богу более, нежели к миру. Но и ты блюди себя, будь постоянно на страже за своими мыслями и желаниями; враг спасения твоего не оставит тебя в покое, чтобы отвлечь тебя от любви Божией. Смиряйся и молись с усердием ко Отцу Небесному, чтобы Он помогал тебе жить, как следует истинному сыну Церкви. Только с помощию Божиею мы и можем сделать что-нибудь угодное Богу и полезное душе своей, а без сего мы и помыслить о благом деле не можем, — не только чтоб сотворить его. Без Мене не можете творити неичесоже, говорит Сам Господь. Напротив, с помощию благодати Божией всякое доброе дело для нас не будет трудно. Вся могу о укрепляющем мя Иисусе Христе, говорит св. Апостол. Потому то ты и молись Богу, чтобы Он тебе даровал благодать Свою в помощь к прохождению жизни христианской. А если Бог даст тебе что-нибудь сотворить благое, то блюди, не припиши этого себе. Во всем себя смиряй: ибо только смиренным Господь дает благодать. И св. отцы учат нас, что «елико смирит себя человек пред Богом и пред подобными себе людьми, толико дастся ему сокровище благодати». Что же качается до врага спасения нашего, диавола, то помни, что он не оставит в покое тех, кто работает Господеви со страхом. Он все усилия употребит, чтобы совратить тебя с пути истинного и погубить твою душу. Посему трезвись и бодрствуй и будь всегда готов встретиться со искушением. Аще хощеши работати Господеви, говорит слово Божие, уготови душу свою во искушение. Впрочем, хотя у диавола и много злобы и козни его против работающих Господу безчисленны, но ты не унывай, имея у себя такого Помощника, каков есть Господь наш Иисус Христос. У нас есть два сильных оружия, коих диавол боится и трепещет: это, во-первых – крестное знамение, с верою в Распятого Христа употребляемое, а во-вторых, при крестном знамении – сладчайшее имя Иисусово, молитвенно и разумно устами произносимое или в глубине сердца содержимое. Именем Моим, сказал Господь верующим, бесы ижденут, а преподобный Иоанн, списатель Лествицы, говорит: «нет ни на небе, ни на земле сильнее оружия против диавола, как имя Иисусово». Поэтому-то каждое свое дело начинай, сотворив крестное знамение, и, сколько возможно чаще, даже с каждым дыханием, твори молитву Иисусову: «Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!»
Получив такое наставление от духовного своего отца, иеросхимонаха Афанасия, Иван Михайлович со всем жаром посвятил себя житию благочестивому, стал проводить жизнь свою в молитве, посте, трудах, бдении, воздержании, мало говорил, избегал праздности, упражнялся в чтении Священного Писания и отчеческих книг, ежедневно посещал общественные молитвы. Вечером и утром он призывал кого-либо из внуков своих и заставлял читать для себя, и вместе для них, утренние или вечерние молитвы и затем акафисты или каноны, положенные Церковью на каждый день, под именем «правила». Когда уставал, он садился и брал в руки Псалтирь и читал ее, а иногда, сидя себе один, перебирал в руках четки и творил молитву Иисусову. При этом занятии весьма часто слезу к него струились по старческим ланитам, а иногда эти слезы переходили в громкое рыдание; особенно это было у него пред концем его жизни. Во время исповеди он, рыдая, восклицал: «во всем великий грешник пред Тобою, Владыка мой! Помолись обо мне, родной мой батюшка, чтобы Господь милостив был на страшнем суде Своем!» Так он взывал в глубоком смирении и полном сознании своей греховности. — «Уповай, скажешь ему: на милосердие Божие и не отчаивайся; ведь Господь пришел не праведников спасти,а грешников. Кровь Иисуса Христа, пролитая за нас на кресте, очищает нас от всякого греха. — «И уповаю, и боюсь», говорит он: «при виде множества великих грехов, страшнаго суда Божия». Также после причащения св. Христовых Таин он источал от избытка душевного утешения обильные слезы. Однажды священник сказал ему после причащения его когда он по обыкновению проливал слезы! «Когда Архангел Гавриил благовестил Пречистой Деве непостижимое зачатие Ею Сына и Бога то сказал Ей такое приветствие: радуйся Благодатная Господь с Тобою. Подобным образом и я, недостойный, дерзаю сими же словами приветствовать тебя, старец Божий: радуйся, а не плачь, ибо Тот же Господь, Который некогда во утробу Пресвятыя Девы Богородицы вселился, ныне посетил и тебя, — и теперь Господь с тобою!» — «Благодарю Тебя, Господи! Велики – неисчетны Твои милости, милосердный Отец небесный! Не умею Тебя благодарить, Господи, за все то, что ты, Господи, делаешь для меня, великого грешника! Об этом и радуюсь, и вместе плачу»…
Как проводил Иван Михайлович ночи, одному Богу известно, Живя в одном доме с своим немалым семейством, он избрал для себя небольшую комнату, в которую как для телесного отдыха, так и для молитвенных подвигов уединялся, обыкновенно, в 10 часов вечера, а иногда и раньше. После ужина все его келейные приходили к нему и получали от него благословение, крестным знамением, на сон грядущий. После сего старец затворялся в своей келлии до 4-х часов утра, и там, как он проводил ночное время, даже домашним его было неизвестно.
Что Иван Михайлович творил милостыню, это всякому известно. По утру, каждый день, у него бывал полон двор нищей братии, и никто не уходил от него с пустыми руками. Для раздачи милостыни у него была нарочно избрана одна старица, которая, получив от Ивана Михайловича известную сумму денег, должна была оделять ими нищих. Этой розничной милостыни много должно было выходить. Что же касается до крупной милостыни, как то: пособий кому-нибудь по нужде, по случаю пожара, голода, при выдаче в замужество бедной девицы, и тому под., то об таких благотворениях одному Богу известно. Впрочему, зная высокое благочестие Ивана Михайловича, надобно заключить, что он, при сказанных случаях, благотворил тайно, руководствуясь словами Спасителя: у тебя, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая.
Страннолюбия он также не забывал. Едва ли приходил хотя один день, чтобы кто-нибудь из странников не находил в его доме приют, покой и стол. Но преимущественно к нему всегда заезжала и заходила монашествующая братия, — начиная от послушников до настоятелей иноческих обителей, когда они по надобности бывали в Орле. По особенной расположенности к инокам, он принимал их в своем доме радушно, ибо считал за благословение Божие, когда кто-нибудь из них посетил его. Для иноков он, глядя по сану их, делал приличное угощение и, когда они отходили, снабжал милостынею. Свой приходской причт он тоже принимал ласково и всегда свое усердие старался выразить угощение. В посещении причтом дома его он видел посещение Божие. Когда же кто-либо из причта долго не бывал у него, он считал это для себя лишением. «Вы меня лишаете мзды от Господа», — говорил он такому: «кто вас принимает, тот Меня принимает, сказал Господь, и за чашу студеной воды, поданной вам, будет мзда от Господа, поэтому усердно прошу вас, не отказывайте мне в вашем посещении».
Однажды с священником был такой случай. Во время св. Четыредесятницы, отслужив (обедню) вечерню, после правила для готовящихся ко св. причащению и исповеди их, он отправился домой. Когда же подошел уже ночью к реке, то, по случаю половодья и шедшего льда, никак не мог перебраться на другую сторону, где был дом; очевидно, что надобно было ему переночевать вне своего дома. Вот пастырь пошел к Ивану Михайловичу, чтобы он дал у себя приют до следующего утра. Пришедши к нему в то время, когда уже все домашние его и он сам спали, священник встретил такой радушный прием, что забыть его никогда не могу, — даже совестно было видеть, что своим поздним посещением столько безпокойства и тревоги принес ему самому и домашним его. Напрасно убеждал его, что нужен один только угол для ночного покоя, — нет он захотел угостить гостя и чаем, и ужином, хотя пастырь не мог принять ни того, ни другого, готовлсь наутрие служить раннюю литургию.
К нему, как к особенно чтимому и высокого благочестия старцу, притекали многие не только простого класса лжи, но и дворянского сословия, также духовные лица, чтобы получить из его опытных духовных бесед назидание для себя. Он хотя не получил школьного образования, но много упражнялся в слове Божием и творениях св. отцев Церкви. Притом, находясь много лет в общении с старцами высокого благочестия и опытными в духовной жизни, он воспользовался их мудрыми беседами, так что и он сам достиг того, что мог незатруднительно давать соответственное слово всякому вопрошающему относительно душевного спасения. Беседы его отличались глубокою духовною опытностью, потому что он сам постоянно читал книги аскетического содержания, как то: Слова Исаака Сирина, аввы Дорофея, Лествицу преподобного Иоанна Лествичника и проч.
Однажды некто из собеседников Ивана Михайловича за новость сообщил ему, что один близкий к нему человек, и также отличавшийся благочестивой жизнию, почил о Господе. Иван Михайлович, услышав это, сотворил на себе крестное знамение, и с неподдельной радостию воскликнул: «Слава Тебе, Господи, слава Тебе!» Это проявление радости, по-видимому неуместное при получении известия о кончине близкого ему человека, изумило сообщившего сказанную новость, и он не мог не заметить Ивану Михайловичу, что о смерти такого прекрасного и благочестивого человека нельзя не поскорбеть. «Ах, родненький», отвечал Иван Михайлович: «не скорбеть о нем должны мы, а радоваться, что он скончался. Он истинно был раб Божий и всю свою жизнь старался благоугождать Господу, а таковых смерть пред Господем честна, а после смерти вечный покой со святыми. Вот о подобных мне грешниках, когда постигнет смерть, подлинно надобно поскорбеть, потому что я живу не так, как бы следовало по закону Божию. Потому и люта будет смерть мне, окаянному, а после смерти и того хуже».
Случилось, что старший его сын и хозяин в доме, заведывавший всем производством их торговли, заболел. Пригласили священника напутствовать больного св. Тайнами. Сделавши свое дело, тот счел нужным навестить и старца родителя его. При этом случае Иван Михайлович встретил такими словами: «я рад, что Вася мой (сына его звали Василием Ивановичем) заболел!» — «Что же тут радостного, почтеннейший Иван Михайлович», говорит ему пастырь: «кроме того, что болезнь сама по себе неприятная вещь, Василию Ивановичу вашему необходимо быть здоровым, чтобы вести в порядке ваши торговые дела! Не лучше ли будет, когда мы пожелаем ему быть здоровым и о нем помолимся Богу?» — «Ох, родненький батюшка, Господь наш лучше нас знает, что нам полезнее, — то нам и подает; а я так глупым моим умом разсуждаю: не пошли Бог на Васю болезни, разве бы он вспомнил, за житейскими своими делами, о грехах своих, чтобы покаяться в них? а теперь волей-неволей покаялся, и милосердый Господь сподобил его быть причастником пречистых Своих Таин. Какая великая милость Божия! Это все, что я сказал, польза для его души; а когда он поболит», добавил он шутя: «то и потонеет, а это несомненная польза для тела». Надо заметить, что больной сын Ивана Михайловича был довольно тучен. «Что же касается до наших торговых дел», продолжал он: «то Отец Небесный лучше нашего может их управить: ведь Он убожит и богатит, смиряет и высит, а тем более, когда мы будем исполнять святую волю Его. Ищите прежде царствия Божия и правды Его, а временное приложится вам, сказал Господь».
Как судил и смотрел на все с аскетической точки, так он поступал сам и старался, чтобы и домашние его поступали так же.
Во-первых, относительно стола Иван Михайлович строго держался устава церковного. Когда положено уставом мясоястие, он наравне с другими употреблял мясное; когда разрешалась рыба, — приготовлялся рыбный стол; зато, когда предписывалось сухоядение, то он довольствовался одним сухоядением; того же он требовал и от своего семейства. Во внешнем образе жизни совей он не терпел роскоши, хотя большое состояние его и позволяло ему допустить некоторую обстановку приличнейшую, сообразную с духом времени. Он держался во всем умеренности и простоты и обычаев старины относительно платья, мебели, экипажа и проч. Имея, по своей обширной торговой деятельности, более 100 человек постоянной прислуги, он однако же требовал, чтобы и домашние его участвовали в отправлении домашних дел, соответственно обязанности каждого лица. И при этом случае он не оставлял без внимания, когда усматривал какое-либо упущение и неисправность с их стороны.
Для примера мы расскажем один случай из семейного быта Ивана Михайловича, чтобы видеть, как он строг бывал в отношении к своим домашним. В последнее время своей жизни Иван Михайлович передал свою торговлю старшему сыну своему, а сам исключительно посвятил себя подвигам благочестия. Но когда он занимался торговлею, то требовал как от приказчиков своих строгого отчета в делах, которые поручались им, так и особенно взыскателен бывал в этом отношении к детям своим.
Однажды сын его, возвратясь из Украйны, где находился для закупки скота, должен был дать отчет в деньгах, издержанных им. При этом случае, не мог показать: куда он употребил один рубль серебром, так как в руках его находился немалый капитал. «Что же», рассказывал этот самый сын: «батюшка требует от меня самым настойчивым образом: покажи, куда ты девал рубль; и до того при этом разе рассердился, что чуть было не прибил!» Очевидно, что старик домогался не того, чтобы ему был возвращен рубль, а чтобы дать ему урок, что в торговле необходимо соблюдать строгую отчетливость, чтобы вести ее правильно.
«В другой раз», рассказывает тот же сын Ивана Михайловича: «представилось мне купить партию овец; по расчётам моим я должен был от этой покупки получить значительную выгоду, что понимал и сам родитель мой, как это впоследствии и оправдалось. Что же, — досталось мне за этих овец: — напустился на меня родитель мой за то, как я осмелился без его приказания решиться на покупку? Говорю ему, что «от этой покупки очевидная выгода». — «Не хочу твоей выгоды, а хочу, чтобы ты делал то, что тебе велят и своевольно не поступал».
Еще случай: возвратившись от обедни, Иван Михайлович, лишь вошел в ворота, увидел на дворе, что в углу его высыпан пепел, а в этом пепле петух, разгребая его ногами, клюет что-то. Пошел Иван Михайлович посмотреть, что такое клюет петух, и увидел, что туда выкинута крупеная каша, оставшаяся от прошедшего дня. Вознегодовал старец на то, что так небрежно относятся к дарам Божиим, коими поддерживается наша жизнь. После сего он призывает свою невестку и делает ей строгое внушение, чтобы она более вникала в хозяйство и не допускала бы повергать в навоз дары Божии, которые нищая наша братия, если бы им отданы были эти остатки от стола нашего, употребили бы во славу Божию и в пользу себе; а за то, что молодая хозяйка допустила вышеуказанную небрежность, заставил ее положить несколько поклонов пред святыми иконами.
Читая это, может кто-нибудь осудить старца, что он был придирчив или уж слишком расчётлив в сбережении хозяйственных предметов, или даже скуп. Но к извинению старца в сказанном его, по-видимому, непомерно строгом отношении к своему семейству может послужить следующий пример из отеческих книг. Один из учеников преподобного Саввы Освященного служил в поварне. Но в служении был нерадив и не соблюдал экономии в жизненных припасах. Однажды приготовил он для стола братии столько бобов, коими они питались, что половина их осталась несъеденною. Брат, находящийся в поварне, недолго размышляя, выкинул оставшиеся бобы за окно. Случайно увидел преподобный Савва выброшенные за окно бобы и, собравши их, приготовил из них кушание. Затем, желая дать урок ученику своему, повару, относительно бережливости, пригласил его к себе – разделить с ним трапезу; ученик был рад чести обедать вместе с настоятелем своим. когда они пообедали, Преподобный спрашивает помянутого ученика: доволен ли он его трапезою? Ученик отвечал: «я в жизнь мою ничего не ел с таким удовольствием, как кушанье, тобою мне предложенное». «Воистину, чадо», сказал ему Преподобный: «сие кушанье приготовлено было из того боба, который ты счел ненужным и потому выбросил вон». Затем, дав ему приличное назидание, наложил на него епитимию.
Поэтому старец Иван Михайлович, если не оставлял в хозяйстве своем без внимания мелочных вещей, несмотря на достаточное свое состояние, то достоин не осуждения, а похвалы и подражания.
Иван Михайлович как сам любил уединение, так и от своих домашних требовал, чтобы из них никто без уважительной причины не выходил из дома. А если бы кому-либо понадобилось отлучиться из дома, то он сначала должен был спроситься у него и получить благословение; при этом случае отлучающемуся лицу указывалось и время, сколько он должен пробыть вне дома и в котором часу должен он возвратиться домой. Просрочившие подвергались выговору и даже иногда епитимии, чем семейные его очень стеснялись и скорбели, что они живут в таком замкнутом положении; но Иван Михайлович на это мало обращал внимания. Он при этом разе держался того аскетического изречения, что «каким вышел из дома, таким точно опять домой не возвратишься». Особенно он был враг мирских развлечений и не дозволял ни под каким видом домашним своим быть ни на катанье зимою, ни на гулянье в общественном городском саду, а тем более в театре. До чего простирались строгости Ивана Михайловича в отношении его домашних, из обихода его семейной жизни говорит следующий случай. Один из приказчиков его дома вступал в брак. По поводу этого события, семейство Ивана Михайловича приглашено было к участию в брачном пиршестве. Старец семейным своим быть на этом браке не препятствовал, но, отпуская их, он положил условие, чтобы они возвратились домой в означенный час для ужина. Между тем, сего условия, при всем желании, семейные его исполнить не могли, не нарушая приличия, почему и возвратились домой довольно поздно. Зато и получили строгое внушение. К чести домашних его надобно сказать, что они с глубоким смирением и благопокорностью к старцу вынесли эти внушения; да и во всех других случаях они питали к нему полное уважение, любовь и повиновение.
В тридцатых годах, по доверию к нему граждан г. Орла, Иван Михайлович несколько раз избирался в общественные должности. Сначала он служил в думе гласным, а после – заседателем от купечества, в Орловской гражданской палате. Весьма тяготился он своею службою в сказанных местах, потому что нередко приходилось ему не соглашаться с мнениями своих сослуживцев, так как эти мнения противоречили его настроению духовному и не клонились к пользе общественной или частной. В Орловской шестигласной думе служба его принесла значительную пользу городу сбережением от градских расходов большой денежной суммы, которая в свое время внесена Орловский приказ общественного призрения для хранения и приращения процентов для будущих непредвиденных нужд города. В означенной палате он также не был только по имени членом, как это случалось с другими членами от купечества, кои, заседая где-либо в суде, только и знали, что подписывали свое имя и фамилию под делами, не обращая внимания на содержание их. Нет, Иван Михайлович с напряженным вниманием вслушивался в докладываемое дело, и, имея от природы здравый смысл, уразумевал сущность дела и при доброй совести, направлении религиозном и стойком характере, он входил в прения даже с такими служаками, которые состарились на казусных делах. К счастью, Иван Михайлович имел у себя под рукою одного чиновника, знакомого с судопроизводством и благочестивейшей жизни. Этот-то чиновник (Феод. Яковлевич Т.) много помогал ему, особенно, когда приходилось Ивану Михайловичу подать письменное мнение, отдельное от прочих членов судебного места.
Но как всякий человек, сколь высоко ни стоял бы он в духовном отношении, всегда может подвергнуться искушению и при этом случае – падению, то и с Иваном Михайловичем бывали подобного рода искушения, от коих он, впрочем, с помощью благодати Божией, избыл без особенного вреда духовному своему устроению. Для полноты рассказа о жизни сказанного старца мы не лишним считаем привесть несколько таковых случаев, о коих он сам рассказывал.
При одном из посещений священника был у них разговор о вышеупомянутом знаменитом по высокой духовной жизни, старце Площанской пустыни (Орловской епархии), иеросхимонахе Афанасии. Поводом к сему разговору послужил потрет старца, висевший на стене пред его глазами. «О, это был великий по жизни духовной старец, и мой незабвенный благодетель!» воскликнул Иван Михайлович: «он меня исторг из когтей бесовских». Священник пожелал знать: как это было? И вот что он рассказывал о самом себе.
«Из разговоров с духовными старцами и из чтения книг отеческих издания Оптинской пустыни (Калужской епархии), я узнал, что есть молитва, кроме обыкновенной, так называемая – умная. Вот я, по неразумию моему, не умея еще порядочно лба перекрестить, вздумал по примеру совершенных старцев молиться умною молитвою: бросив всякое мирское дело, затворюсь, сяду в своей келлии и перебираю четки, произнося умственно молитву Иисусову. Меж тем, враг, с своей стороны, не дремал: он стал открывать мне тайные дела других и отдаленные предметы, как бы они совершились при глазах моих. Так, например, пришел ко мне один из знакомых мне, по своей надобности, — то я и говорю ему, «когда ты теперь находишься у меня, в доме у тебя то и то делается»; и этот человек, возвратясь домой, находит, что в самом деле так было, как я ему по откровению бесовскому сказал. После этого мне стали дивиться и почитать меня за прозорливца, а я о себе возмечтал, что я муж свят и праведен. Не знаю, что было бы со мною впоследствии; всего вернее, что диавол, ввергнув меня в гордыню, погубил бы мою душу. Но, благодарение милосердному Владыке! Он не допустил диаволу порадоваться моей погибели. Когда я был в Площанской пустыни, то откровенно рассказал батюшке о. Афанасию, что со мною деется. Он тотчас уразумел, что я нахожусь в прелести бесовской; ради смирения моего наложил на меня епитимию. Относительно же умной молитвы, за которую я было принялся, сказал, что я не за свое дело взялся, что так молиться не все и всякие старцы дерзали, и повелел, чтобы я так молился, как и другие молятся, и как заповедует нам молиться мать наша св. Церковь.
Другое искушение от вражьего навета последовало Ивану Михайловичу уже после смерти духовного его отца, иеросхимонаха Афанасия. Искушение это было такое: «Бывало, как только приду в храм Божий и гляну на священника, — лицо его примет какой-либо уродливый вид. Напрасно я употреблял все усилия, чтобы не смотреть на этого священника, совершающего богослужение: как бы невидимая сила заставляла непременно взглянуть на него, и я тотчас видел не образ моего приходского священника, а какую-нибудь безобразную харю. Это меня сильно смущало и препятствовало молиться в храме Божием, а также и против приходского моего пастыря возбуждались нехорошие мысли. Этот священник много лет тому назад скончался».
Наконец, третье искушение постигло Ивана Михайловича за год до блаженной его кончины. Когда Иван Михайлович передавал все занятия свои, как хозяйственные, так и торговые, старшему сыну: то на непредвиденные свои нужды и расходы, имеющие быть после его кончины, распорядился оставить у себя известную сумму денег, которые и хранил неприкосновенными. Но видно Богу неугодно было, чтобы Иван Михайлович скрывал себе сокровища на земли, идеже татие подкопывают и крадут, потому и попустил известному татю проникнуть в келлию Ивана Михайловича и похитить хранимые им там, хотя и с благою целью, деньги. Это похищение сильно подействовало на старца, вследствие чего он стал и того, и другого подозревать – даже из домашних своих, отчего в среде мирного и благочестивого семейства возникли подозрения, упреки и несогласия. Но благодарение Господу, — Он недолго попустил врагу человеческого спасения радоваться сказанному нестроению в доме Ивана Михайловича. Старец скоро опомнился и совершенно успокоился, и даже впоследствии никогда и никому не упоминал о похищении у него денег.
Иван Михайлович во всю свою жизнь не пользовался отличным здоровьем. Когда еще он лично сам вел свои торговые дела, то, находясь в Украйне, упал с лошади и так расшибся, что долгое время кашлял кровью, и все предполагали, что он в чахотке и долго не проживет. Кровохаркание впоследствии прекратилось, но болезнь в боку оставалась у него до самой смерти, вследствие той же самой причины.
В одно время он тяжко заболел, так что домашние его не надеялись, что он останется жив, и приготовляли его к исходу из сего мира. Когда он находился в таком безнадежном состоянии, явился ему старец в монашеском одеянии и, благословляя его, сказал, что Господь дарует ему исцеление от болезни. «Кто ты?» спросил его Иван Михайлович. «Амфилохий», отвечал тот и сделался невидим. Это видение ему было не во сне, а в полубодрственном состоянии. После сего Иван Михайлович скоро выздоровел. Желая узнать: кто бы это был за Амфилохий, который даровал ему исцеление от болезни столь чудесным образом, — он стал расспрашивать и разыскивать по монастырям, и наконец должен был убедиться, что это был гробовой старец, находившийся некогда при раке святителя Димитрия, митрополита Ростовского, известный по своей подвижнической жизни и высокому благочестию.
Несмотря на болезненное свое состояние, Иван Михайлович, благодаря воздержному и правильному образу своей жизни, прожил до такой глубокой старости, до коей весьма немногие доживают, именно до 87 лет. Он до последнего своего издыхания сохранил рассудок и твердую память. За 8 месяцев он стал жаловаться на упадок своих сил, потом открылся у него сильный кашель, а затем он совершенно потерял слух. Уразумев, что дни его склоняются к западу, он стал приготовляться к смерти: освятился елеем и почти ежедневно исповедовался и причащался св. Христовых Таин. Посещавшим его знакомым во время этой предсмертной его болезни, он стал раздавать на память некоторые иконы свои и другие келейные вещи. Телесные свои болезни он переносил с удивительным терпением; зато о своих вольных и невольных грехопадениях проливал горькие слезы. Он, когда был и в здоровом состоянии, пользовался особенным благодатным даром слез; в настоящем же болезненном состоянии рыдания его о грехах своих постоянно оглашали покои дома. Недели за три до своей кончины, он приглашает священника для напутствования его св. Тайнами и при этом случае просит, чтобы тот постриг его в великий образ ангельский – в схиму. Когда же священник отказался, он все-таки секретно вызвал из одной обители знакомого ему иеромонаха и принял от него постриг в схиму.
Под 5 число мая 1875 года старец до того ослабел, что не мог уже говорить. Знаками собрал к себе всех своих домашних, благословил их и простился с ними, и в 3 часа утра почил о Гоосподе.
Исполняя сыновний долг, старший сын его Василий Иванович с особенною честию, какой его почтеннейший старец-родитель по истине заслуживал, — похоронил его. Сам преосвященнейший Макарий, епископ Орловский и Севский, с немалым собором Орловского градского духовенства, напутствовал покойного молитвословием и почтил приличным надгробным словом. Отпевание погребения над почившим старцем Иваном Михайловичем происходило в самый день преполовения Пасхи, — в Орловской Градской Николаевской церкви, после крестного обычного хода на реку для водоосвящения. Смертные останки погребены на Крестительском кладбище.
«Странник», 1875 год. IV т.