Кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Cектора истории общественно-политического развития ИИ СО РАН Алексей Тепляков рассказал Царьграду о деятельности ЧК-ОГПУ-НКВД в первые десятилетия своего существования.

«Царьград»: 20 декабря 1917 года образована Всероссийская чрезвычайная комиссия (ВЧК) по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Что это была за структура, и какие задачи перед ней ставила партия большевиков?

Алексей Тепляков: Это были органы государственной безопасности, которые сразу взяли на себя широкий спектр охранных функций. В первые недели они вели борьбу не столько с контрреволюцией, сколько с винными погромами, которые тогда распространились в столице и других городах. И со спекуляцией, которая очень беспокоила большевиков, поскольку они не знали, как с ней бороться. Но уже с весны 1918 года началось активное преследование политических противников. Стали создаваться губернские и уездные органы ЧК, которые сразу взяли на себя очень широкий спектр репрессивных функций. Они расправлялись без суда, поскольку у ЧК фактически было право на административный расстрел, когда коллегия губернской ЧК из трех человек и руководителя решала, кого расстрелять, и делала это с легкостью.

С первых месяцев стало ясно, что этот орган занимается социальной инженерией, то есть выбраковкой неподходящего человеческого материала. Чекисты уничтожали политических противников, прежде всего по классовому признаку. Но уже с 18-го года в тюрьмах преобладали так называемые классово близкие рабочие и крестьяне, которых сажали просто за недовольство действиями власти, военным коммунизмом с его политикой принуждения и продовольственной диктатурой. За любое недовольство человек легко оказывался в тюрьме. У чекистов в первой половине 1918 года расстрелов было не очень много.

Потом была политика красного террора после терактов в отношении Урицкого и Ленина. И начался бурный период массовых расстрелов заложников. Ну, а затем массово расстреливали в условиях гражданской войны особые отделы армий и фронтов. То есть такие крупные структуры, как губернские ЧК с десятками следователей, которые сотнями и тысячами расстреливали заподозренных в контрреволюции и шпионаже. С первых месяцев чекисты взялись за очистку общества и прибегали не только к массовому террору, но и к провокациям, когда их агенты становились во главе придуманных организаций, и затем тех, кого они туда вовлекли, расстреливали, зачастую вместе с агентами. И дело было шито-крыто.

«Ц.»: Можно ли говорить о том, что красный террор был одним из способов воздействия диктатуры пролетариата, военного коммунизма на общество? О каких цифрах в отношении жертв красного террора уместно говорить, по современным данным исторической науки?

А.Т.: Безусловно, красный террор – один из способов форматирования того общества, которое большевики видели идеальным, физически избавленным от вредных людей. И его масштабы до сих пор трудно выяснить, потому что официальная документация хорошо известна только с 1921 года. А то, что творилось с 18-го по 20-й год, в том числе особыми отделами, это только оценочные цифры. Но речь идёт, конечно, о цифре, значительно превышающей 100 тысяч человек. Только в одном Крыму в 1920 году расстреляли тысяч 20. В 1919 году – расказачивание на Дону – это тоже десятки тысяч уничтоженных. Но красный террор – это и военные акции, например, массовые казни военнопленных. Это, правда, и белыми практиковалось.

К красному террору можно отнести и террор красных партизанских отрядов, которые совершенно беспощадно уничтожали и зажиточных крестьян в деревнях, и священников, и белую администрацию. И в плен не брали. В общем, это также, видимо, десятки тысяч жертв. Так что за гражданскую войну было уничтожено, скорее всего, более чем 150, а может быть, и 200 тысяч человек. Нужно учитывать, что мы совершенно не знаем, какова была смертность в местах заключения в тот период. Это тоже цифры, которые еще не обнародованы. А смертность была огромной, потому что тюрьмы были забиты. Там бушевал тиф и голод.

Можно говорить и о такой специфике террора, когда большевики специально арестовывали как можно больше народа, чтобы запугать его невыносимыми условиями содержания. Подозрительного человека или того, кого хотели сделать агентом, например, насильственно завербовать, держали в этом клоповнике зачастую без допросов, без выхода в баню месяцами, на голодном пайке. И, соответственно, потом могли просто выпустить даже без предъявления обвинения, или с прекращением дела, или завербовав человека в агентурную сеть. И он был рад, что хоть вырвался живым из этого ужаса.

«Ц.»: «Левые» публицисты часто говорят о том, что красный террор был ответом на террор белый. Так ли это, и можно ли сравнить жертв белого террора, соотнести их с числом жертв красного?

А.Т.: Красный террор начался сразу. Один из исследователей представил любопытную картину того, как с первых же дней захвата власти большевиками в октябре 1917 года начались убийства и массовые аресты. Стало распространяться пыточное следствие. Правовая культура была очень низкая, а большевики к тому же отрицали термин «правовое государство». Они смотрели, насколько человек для них опасен или потенциально интересен как тот же агент, должен ли он сидеть или сразу быть уничтоженным. В том числе в тайном порядке. А что касается белого террора, то он развернулся только в период разгара гражданской войны. Когда были созданы контрразведывательные службы у белых, и они вылавливали красных подпольщиков на своей территории и нередко уничтожали их.

В основном была процедура военно-полевых судов, и были доказательства. То есть белым, в отличие от красных, не нужны были сфабрикованные организации. Они искали настоящих заговорщиков. Красные редко сталкивались именно с организациями. Они шли на опережение и всех потенциально нелояльных пытались либо уничтожить, либо запугать заключением, в том числе недолговременным, без каких-либо оснований. А белые уничтожали действительных врагов. Например, наиболее массовые примеры, когда они могли несколько сот человек перебить в периоды партизанских крестьянских восстаний, когда большевистские агенты провоцировали. Начинался погром, связанный с уничтожением всей администрации, милиции, священников, с дикой жестокостью, с убийством зажиточного населения и сведением личных счетов. И всегда убиваемых грабили.

Это была теневая сторона партизанщины, которая, на самом деле, бросает совершенно определенный свет на это движение, носившее грабительско-террористический характер анархического разбойного погрома. В ответ на это белые, действительно, выжигали некоторые партизанские селения, где почти все взрослые мужчины уходили в партизанские отряды и скрывались. Что касается общей численности жертв, то сейчас можно точно сказать, что большевистские цифры жертв белого террора обычно завышены в 10-20 раз. А зачастую какие-то эпизоды вообще выдуманы. То есть сегодняшняя база белого террора, которую используют левонастроенные публицисты, опирается на публикации почти столетней давности. На то, что большевистские газеты в рамках своей пропагандистской деятельности печатали в 20-е годы, в Гражданскую войну или сразу после нее.

По мемуарам очень хорошо видно, что в апреле 1919 года в одном из городков Кузбасса, в Кольчугине, было ликвидировано порядка 60 человек в ответ на восстание, в котором было уничтожено около 30 белых. А другой пишет, что 500 или 600 человек ликвидировали. И архивы показывают, что прав тот, кто давал маленькую цифру, она совпадает и с данными белых, и с данными честных красных мемуаристов. Сегодня в Кольчугине (это Ленинск-Кузнецкий Кемеровской области) есть памятник, и там написано, что это памятник 600 замученным белыми в 19-м году. То есть такая историческая ложь до сих пор находится в широком обращении.

Официально считается, что белый террор – это 300 тысяч погибших. Но как они получены? Все жертвы еврейских погромов – от 100 до 200 тысяч человек – приписаны белым, хотя на самом деле процентов 10 – вина белых, а в основном это погромы украинских повстанческих армий. То есть местных атаманов и батек, опиравшихся на крестьянство, которое шло грабить еврейские местечки, и на петлюровские, то есть официальные украинские войска, которые были заражены антисемитизмом и активно громили. Соответственно, эту цифру в 300 тысяч надо уменьшить как минимум в пять раз.

Белый террор – это эксцессы военной администрации. Когда военные, разъяренные сопротивлением, прежде всего партизанским, могли выжечь деревню, расстрелять мужчин, перепороть всех, в том числе и часть женщин, и стариков. Но там, где белые действовали поркой, красные часто применяли пулеметы. Хотя красные тоже активно пороли, особенно в деревнях, своих политических противников. Поэтому масштаб белого террора существенно меньше, чем красного. Поскольку красный террор – это ещё и так называемый красный бандитизм. То есть стихийный террор и грабительство со стороны уже официальной низовой советской администрации на уровне сёл и маленьких городов: партийно-советские работники, недовольные тем, что после гражданской войны объявлена амнистия, часть белых вернулась и живёт рядом и не наказана – они их самовольно убивали. Опять-таки, грабя при этом.

Они свою гражданскую войну, особенно в деревнях востока России, в Сибири, на Дальнем Востоке, в Казахстане, в Средней Азии, на Урале, где партизанское повстанчество было большое со стороны красных, продолжали и после её официального окончания. Поскольку партизанам доверяли, и они становились в органах власти заметными людьми, наполняя и милицию, и сельские исполкомы. Именно они проявляли свой властный красный бандитизм, который унёс по всей стране десятки тысяч жизней. И до середины 20-х годов во многих регионах он был очень заметен. Но не исчез. И когда начались ужасы коллективизации в начале 30-х годов, фактически со стороны низовой власти это тоже был красный бандитизм.

Прикрываясь раскулачиванием, грабили всех, кого считали нужным. Были и убийства, и изнасилования, и избиения. Людей запирали в холодных амбарах зимой раздетыми и требовали, чтобы они вступали в колхоз или отказывались ходатайствовать за тех, кого выслали, как якобы кулаков. Или, скажем, протестовали против закрытия церкви. Вот таким образом людей наказывали, и об этом очень много материала, что это был, действительно, такой новый вариант красного бандитизма в период коллективизации. Такое долгое эхо красного террора.

«Ц.»: В одном из своих интервью вы говорили об эксцессивно-истероидном характере белого террора. Что вы вкладываете в это понятие, и чем оно отличается от проявлений красного террора?

А.Т.: Как я сказал, в основном это был террор военной администрации, когда легко могли порубать пленных, жестоко наказать повстанческие сёла в целой округе. А истероидный – это означает, прежде всего, утоление чувства мести военными. Когда их обстреляли из какой-то деревни, когда они видят страшно изуродованные трупы своих товарищей. Поскольку те же партизаны и повстанцы применяли жуткий садизм. Пленных они, как правило, мучили до смерти. И хотя в деятельности красных тоже был вот такой мстительно-истероидный террор, белые никогда не вносили в террор яркого классового оттенка. Они не считали нужным уничтожать целые слои населения. Они убивали и жестоко наказывали только тех, кто с оружием в руках шел против власти.

А для красных террор был решением проблемы. Таким образом, получается, что разгар террора мы получили через 20 лет после революции, в 1937–1938 годах, когда власть уже решала полностью вопрос об уничтожении всех, кто имел какое-то отношение к прежнему миру. Если ты был богатым, чиновником, священником, то неважно, что был, что уже давно снял сан, что уже не офицер. Все равно, по факту происхождения человека уничтожали или изолировали где-нибудь в лагере или в ссылке. Белые в этом смысле были прагматиками. И у них даже не было каких-то таких внесудебных органов. То есть они судили по законам царского правительства, что предполагало долгие процедуры с адвокатами и пр. И только в зоне военных действий, где существовали военно-полевые суды, с бунтовщиками расправлялись быстро. Но тоже зачастую людей отпускали, ограничивались поркой и тому подобное. Поэтому главное принципиальное отличие в том, что красный террор носит доктринальный характер, проистекает из намерения построить новое общество, в котором физически не должно быть неугодных для него. А белые просто наводили государственный порядок. Но в условиях Гражданской войны делали это, конечно, железной рукой.

«Ц.»: Можно ли классовую борьбу, применяющуюся уже в советском обществе, назвать стратоцидом? Действительно ли классовый принцип применялся репрессивным советским аппаратом?

А.Т.: Фактически большевики молились на опыт якобинцев в период Великой французской революции. А между собой говорили, что якобинцы поздно его начали и применяли недостаточно широко. Парижская коммуна вообще его не применяла, они начали казнить заложников в самый последний момент и поэтому проиграли. Для большевиков красный террор был именно доктринальной вещью, которая проистекала из марксистской уверенности в том, что насилие – это движущая сила истории. Об этом есть специальные работы у Маркса и Энгельса, они к террору очень спокойно относились. А Ленин и Троцкий считали, что террор – это продолжение классовой борьбы. Поскольку перед тем, как исчезнуть, государство должно дать такую террористическую вспышку подавления буржуазии. И когда с буржуазией будет покончено, после этого стратоцида уже можно будет от красного террора отказаться.

Как выяснилось, и Ленину, и Сталину террор был совершенно необходим, и они подвергали людей именно стратоциду, то есть уничтожали целые сословия. Это не десятки и сотни тысяч людей. Зажиточное крестьянство фактически было физически уничтожено. Царское чиновничество, многие торговцы. А потом, при Сталине, в 1937–1938 годах, добавился еще террор по национальному признаку. В эти годы порядка 30% взрослого мужского польского населения было расстреляно. Значительная часть немецкого населения была казнена. Много погибло и китайцев, и корейцев, и прибалтов. Именно они считались ненадежными, поскольку у них были свои национальные государства, которые были враждебны Советскому Союзу, и поэтому своих так называемых «инонационалов» считали «пятой колонной» для шпионов и поэтому уничтожали, в профилактическом порядке. Вот это еще одна сторона террора, который носил как классовый, так и, частично, еще национальный характер.

«Ц.»: Как можно, на ваш взгляд, охарактеризовать контингент служащих в советских органах, таких как ЧК, ГПУ, НКВД? И могли бы вы проиллюстрировать психологический портрет представителя коммунистических органов?

А.Т.: Большевики делали свою полицию особенной частью аппарата. Подавляющее большинство в ЧК-ОГПУ-НКВД составляли коммунисты. То есть в других учреждениях, включая армию, их было среди офицеров меньше. Очень скоро сложилось так, что чекист обязательно должен был быть коммунистом. И официально их провозгласили уже в 20-е годы передовым вооруженным отрядом партии. То есть каждый чекист считал себя лучшим, наиболее бдительным коммунистом, который имеет право следить и репрессировать всех, в том числе и самих коммунистов. У них, с одной стороны, была уверенность в том, что они могут делать всё, поскольку они секретная организация и опираются на доносы секретных сотрудников, и имеют информацию обо всех подозрительных. В том числе они следят и за руководящими партийными работниками. Поэтому они были очень высокомерными, а также чрезвычайно жестокими.

Официально в 20–30-е годы формулировка награждений для чекистов была из нескольких слов: «За беспощадную борьбу с контрреволюцией». Требовалась именно беспощадность. Чистеньким в этой системе было невозможно оказаться. Поскольку, даже если чекист специализировался на борьбе с вооруженным бандитизмом, а из-за слабости милиции именно чекисты зачастую раскрывали крупные должностные преступления или искореняли бандитизм, всё равно он в какой-то момент оказывался на острие раскулачивания, или подавлял крестьянское восстание, или занимался сбором информации, чтобы слепить очередное сфальсифицированное дело о заговоре. Даже рядовые чекисты насильственным путем вербовали, провокационным путем организовывали всевозможные заговорщицкие организации, и в их среде хорошим тоном считалось, что тот, кто ведет следствие, должен либо присутствовать, либо желательно самому лично расстрелять тех, кого он подвел под пулю.

В их среде особым уважением пользовались те, кто исполнял приговоры особенно легко и ловко, не испытывая неловкости, психологически очень стойкие люди. Они могли расстреливать десятками и сотнями. И этим расстрельщики очень гордились. Они непременно подчеркивали, что очень сильно расстроили себе здоровье такой работой, но они были горды тем, и подчёркивали, что занимаются черновой работой. Мы маленькие люди, мы исполнители, у нас даже офицерского звания нет. Но нам доверено непосредственно истреблять контрреволюцию, и мы это делаем. В психологическом смысле это были настоящие монстры, которые считали, что выполняют нужное дело.

«Ц.»: Вы являетесь автором монографии, анализирующей историографию и источниковую базу такой темы, как деятельность ВЧК-ОГПУ-НКВД в 1917–1941 годах. Можно ли считать эту эпоху единой в отношении деятельности репрессивных органов и их методов? Либо она как-то градируется?

А.Т.: С 1922 года ЧК была преобразована в ГПУ. Коллегии губернских ЧК, которые могли расстреливать, и коллегии особых отделов армий и фронтов были упразднены. Соответственно, террор резко уменьшился, хотя не прекратился. А потом, когда с 1930 года началась массовая коллективизация, снова активно действовали «тройки», снова были массовые расстрелы. Потом, в 1934 году, образован НКВД, и первоначально в нем тоже были ограничены внесудебные органы, они могли только дать срок до пяти лет. А в 37–38-м годах в каждой области созданы «тройки» из руководства области: и советского, и партийного, и чекистского. И они расстреляли около 700 тысяч человек за полтора года.

Потом было определенное наведение порядка, когда самых зарвавшихся чекистов ликвидировали. Хотя в основном их просто увольняли. То есть большая часть чекистов, которые были к началу 37-го года, к 1939–1940 году были уволены. Среди них около тысячи человек были расстреляны. Чекисты потеряли заметную часть своего состава в лице начальства. Которое, в свою очередь, было обвинено в том, что они заговорщики, что они в контрреволюционных целях, чтобы разозлить население и спровоцировать его на восстание, занимались избыточным террором, из-за чего часть настоящих врагов избежала наказания.

В 1939–1941 годах, с присоединением территорий от бывшей Польши, Румынии, Финляндии была большая чистка, аресты сотен тысяч людей. Но расстрелы уже касались гораздо меньшего количества людей, и частично они были обращены против самих чекистов и тех партийных деятелей, которые особенно активно раздували террор в 1937–38 годах. Но вообще, это был период максимального террора, с пиками в Гражданскую войну, с пиком в начале 30-х, потом в 37–38-м. Это специфика данного периода, поскольку это было время наиболее интенсивной социальной инженерии. Потом уже такого террора при Сталине не было, поскольку основные задачи были решены. То есть физически были уничтожены целые сословия, стратоцид состоялся, и его результаты Сталина и компанию устраивали.

«Ц.»: Очень часто «левые» политологи, публицисты предлагают разделять деятельность Ленина и Сталина в отношении карательных органов. Можно ли как-то зафиксировать какую-нибудь принципиальную разницу в деятельности именно карательных органов?

А.Т.: Все чекисты 30-х годов, в том числе 37–38-го года, были выходцами из органов ВЧК, то есть люди со стажем в ЧК с 1918, 1919, 1920 года. Поэтому была полная преемственность в кадрах. Люди, закалённые в Гражданскую войну, представлялись в 30-е годы самыми лучшими чекистами. Ну, потом их, конечно, почистили. Но всё равно сомнений в том, что террор Гражданской войны был совершенно оправдан, никогда не было. И отношение к людям чуждого социального происхождения, сформированное Лениным, что это вредные насекомые, от которых надо советскую землю очистить, этим Сталин и руководствовался. То есть при Сталине, как известно, сначала был НЭП, и чекистов сильно сократили.

Но как только Сталин, как он выражался, послал НЭП к чёрту, то надобность в чекистах возросла. В начале 30-х и в 37–38-м, кстати, многих бывших чекистов, в том числе и уволенных за жестокость, садизм, пьянство, воровство, мародерство, снова зачисляли в органы уже НКВД. И они еще послужили, поскольку аппарат в 37–38-м году буквально захлебывался в крови. И, скажем, в Тобольске, для того, чтобы успеть расстрелять в 37–38-м годах, привлекали к палаческим функциям даже партийный актив.

«Ц.»: Какова роль самих красных вождей в деятельности ВЧК-ОГПУ-НКВД? Была ли какая-то самостоятельная роль у этих органов, или они были орудием руководства партии?

А.Т.: С одной стороны, они были орудием, и все время это подчеркивали. С другой стороны, у них была изрядная автономия, поскольку они действовали втайне. И, соответственно, благодаря агентуре, они про аппарат знали всё. А в свои дела они даже ЦК партии не пускали и многое скрывали. Прежде всего, из-за повышенной криминализации своего кадрового состава. Почти все чекисты были в чём-то запачканы. Это был принцип тогдашней системы, чтобы чиновник имел за собой компромат, чтобы он был «на крючке», выполнял любые, самые грязные поручения. А в нужный момент, когда его место понадобится другому, более нужному человеку, можно было всплеснуть руками и заявить: ничего себе, так у нас тут уголовник 10 или 15 лет работал в наших органах. Ну, мы его, наконец-то, разоблачили и позорно изгоняем. Система в этом смысле была цинична и беспощадна.

Высшая партийно-государственная власть требовала сведений о заговорах, потому что крики о врагах народа и бдительности отвлекали от постоянных провалов коммунистической власти. Чекисты эту информацию подавали. С другой стороны, органы, фабрикуя самым циничным образом тысячи ложных организаций, естественно, доказывали власти свою нужность и необходимость, то, что им нужно ещё больше кадров. Численность чекистов постоянно росла. В январе 1937-го офицеров было 25 тысяч человек, не считая охранников в тюрьмах и лагерях — только тех, кто занимался агентурой и следствием. К началу Отечественной войны их было уже вдвое больше.

Ну, а в годы войны – особые отделы, через армию прошли 35 миллионов человек, поэтому в особых отделах нужно было иметь очень много народа. Поэтому масса людей, уже не имевших отношения к чекистам, этих новых чекистов, были проведены через систему СМЕРШ, то есть военной контрразведки. В армии особистов боялись больше, чем фашистов, поскольку они очень легко фабриковали дела среди военнослужащих из карьерных соображений. Ну, а в военное время политические обвинения – это очень часто расстрел. Среди военнослужащих за годы войны было расстреляно почти 160 тысяч человек. Для сравнения, в гитлеровской армии 11 тысяч военнослужащих были расстреляны за войну. Вот такие были масштабы репрессий в военное время.

«Ц.»: Как бы вы охарактеризовали цели, которые партия ставила перед своими репрессивными органами?

А.Т.: Прежде всего, послушания. Мало того, большевики ещё требовали, чтобы люди радовались советской власти, и особенно активно их выгоняли на демонстрации, митинги, заставляли петь Интернационал и тому подобное. С одной стороны, воспитывалась лояльность. С другой стороны, самым жестоким образом, зачастую превентивно, наказывались и физически уничтожались те, кто считался нелояльным по происхождению или по делам. Например, те крестьяне из антисоветских восстаний начала 20-х годов, которые были амнистированы, поскольку их было слишком много. Большевики сами понимали, что их политика военного коммунизма оттолкнула население. Этих людей потом целенаправленно уничтожали в 1937–38 годах. Они были настоящими врагами, которые когда-то выступали с оружием в руках. Их так же, как бывших белых офицеров, добивали уже через 15 лет после Гражданской войны. Поэтому для власти органы были и источником информации об обществе.

Чекисты мнили о себе много, и делали все возможные предложения политического характера. Они очень хотели, чтобы милиция была ими поглощена, и уже после войны этого добились. Во внешней политике через разведку поставляли сведения о том, что вот-вот начнется интервенция. И, соответственно, для верхов это была ценная информация, поскольку население активно запугивали с конца 20-х годов, что сначала Англия и Франция, потом Япония и Польша обязательно нападут в этом году, в следующем году, ещё через год.

***

Алексей Георгиевич Тепляков — кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Cектора истории общественно-политического развития ИИ СО РАН.

Специализация — деятельность и кадры ВЧК-КГБ, история коммунистического и краснопартизанского террора, Гражданская и Великая Отечественная войны. Автор более 130 научных работ, опубликованных в России и за рубежом, в т. ч. пяти монографий.

Источник