АРСЕНИЙ ЗАМОСТЬЯНОВ
85 лет назад родился Валентин Распутин — писатель, ставший, пожалуй, самой яркой звездой в плеяде мастеров «деревенской прозы», заметно влиявших на умонастроения последних десятилетий советской эпохи.
Его детство прошло в забайкальской деревне Аталанка. Отец будущего писателя заведовал там почтовым отделением и очень скоро попал в беду. За пропажу сумки с общественными деньгами его арестовали. Сергей Распутин и впрямь был виноват: отметил встречу с друзьями и навеселе потерял бдительность. Из лагерных рудников после амнистии 1953 года он вернулся инвалидом.
Валентин Распутин
Советский Бунин
Боль за судьбу отца, конечно, сказалась на судьбе Валентина, на его решении стать писателем и рассказывать людям прежде всего о человеческом горе. Хотя его молодая жизнь складывалась почти идиллически: Распутин поступил на историко-филологический факультет Иркутского университета, отлично учился, читал Фёдора Достоевского, Льва Толстого и даже Марселя Пруста и Ивана Бунина и сразу стал внештатным корреспондентом комсомольской газеты. Публиковал не только репортажи о тимуровских делах и сборе металлолома, но и лирические очерки. Уверенность в себе ему принёс замеченный критиками рассказ «Я забыл спросить у Лёшки». Сюжет прост: друзья полсотни километров пешком тащили раненого на лесоповале друга в больницу. Полтора машинописных листа, но они определили судьбу писателя. Финал получился вполне традиционный для 1961 года: «Я неожиданно вспомнил о том, что забыл спросить Лёшку о самом главном. Я не спросил его, будут ли знать при коммунизме о тех, чьи имена не написаны на зданиях заводов и электростанций, кто так навсегда и остался незаметным». Казалось бы, привычный для того времени пафос, однако Распутина уже в первых его литературных опытах отличали внимание к неожиданным душевным порывам и бунинская дотошная огранка каждой фразы. И талант не остался невостребованным. В 1962 году у Распутина практически одновременно вышли две книги: «Край возле самого неба» и «Костровые новых городов».
А настоящее читательское признание ему принёс рассказ «Уроки французского» — история учительницы, которая идёт на всё, чтобы поддержать подранка, оторванного от родной деревни, от материнского дома. Рассказ христианский по сути: сострадание и совесть для Распутина важнее любых предписаний и законов. На фоне бодрого соцреализма эти тонкие материи выглядели чем-то странным, нездешним и притягательным. Распутин вошёл в интеллектуальную моду.
Никакие стереотипы того времени для его прозы как будто не существовали. При этом Распутина привечали, ему благоволил влиятельный литературный генерал (и замечательный детский поэт!) Сергей Михалков. Очень быстро сибиряк стал одним из властителей дум и вошёл в мощную плеяду писателей-«деревенщиков» наряду со старшими по возрасту Фёдором Абрамовым и Василием Беловым. Им противопоставляли мастеров «городской прозы», прежде всего Юрия Трифонова. И разница между ними состояла не только в тематике повестей и рассказов, но и в идеологии, в стиле поведения. С одной стороны, консерваторы, идеализирующие «посконную» Русь, тихую лирику «скудной природы», с другой — нашенские западники, которых тоже многое не устраивало в советской реальности. Но — совсем другое. Например, закрытость от мира. А Распутину вполне хватало России.
Стратегия «деревенщиков»
О деревне русская литература не молчала и прежде. А вот чтобы целая плеяда прозаиков из глубинки вышла на первые роли в словесности — такого не бывало никогда. ХХ век превратил аграрную Россию в страну преимущественно городскую, разрушение деревенского мира было трагической неизбежностью. Однако «деревенщики» — так называли эту плеяду — не могли с этим согласиться и не просто оплакивали уходящую «лапотную, бревенчатую» Русь, но и, впадая в ностальгию, идеализировали её. На два десятилетия они стали самым ярким явлением в русской прозе. Во-первых, писали «деревенщики» искренне, эмоционально и глубоко, без надоевших шаблонов. Их лучшие повести выдерживали сравнение с классикой, к которой в то время относились как к святыне. Они показывали и воспевали вековой сельский «лад» и явно опасались агрессивного наступления города на деревню. А Распутин создавал наиболее глубокую и изысканную прозу с трагическим оттенком. «Деревенщики» приоткрывали те глубины русской мысли (преимущественно православной), на которые не принято было обращать внимание в те годы. А ещё их объединяли нелюбовь к западной массовой культуре, к джинсам и дискотекам, настороженное отношение к иностранцам, которые вольно или невольно разрушают устоявшийся русский порядок, а также к великим техническим проектам советской власти.
Для Распутина деревня — это край, где не нужно запирать двери, где сообща помогают бедным. Хотя это касается людей, укоренённых на родной земле. Наступило время «посёлков городского типа» с промышленностью и пришлыми шабашниками — и начался распад. Эти сомнения выразил близкий к Распутину по духу поэт Николай Рубцов: «Ах, город село таранит! Ах, что-то пойдёт на слом! Меня все терзают грани меж городом и селом…»
Вскоре проявилось противоречие. Читателями Распутина в основном были представители городской интеллигенции самых разных воззрений, но со вкусом к настоящей литературе. Уж слишком утончённо он писал. Это было вовсе не «массовое чтиво». Однако в 1980-е спор консерваторов с «прогрессистами», с западниками стал жёстче — вплоть до взаимных проклятий, и некоторые былые поклонники отшатнулись от «деревенщиков».
Кадр из фильма «Прощание» по повести Валентина Распутина «Прощание с Матёрой»
Дезертиры и домоседы
Почти всё, что писал Распутин, решительно не соответствовало советской «политкорректности». Никакой героики. Казалось бы, такого писателя должны были если не запрещать, то вежливо затирать. А Распутин стал лауреатом Государственных премий, его книги ежегодно переиздавались, их экранизировали, они входили в школьную программу. А ведь он переворачивал наизнанку традиционные советские ценности. Прогресс оборачивался трагедией, мракобесие — мудростью, трусость — человечностью. При этом демонстрировал тихую лояльность, до поры до времени почти не выступая с политическими заявлениями. В повести «Живи и помни» (1974) Настёна — любимая героиня Распутина, олицетворение верности и чистоты — погибает в Ангаре при попытке предупредить сбежавшего с войны мужа, что за ним следят… Она отдаёт жизнь не за Родину, а за дезертира, за труса… Человеческое оказывается выше государственного, всенародного. Виктор Астафьев, прочитав эту повесть ещё в рукописи, охал: «Ой, дадут они Вале Распутину за повесть! Он не просто палец, а всю руку до локтя запустил в болячку, которая была когда-то раной, но сверху чуть зарубцевалась, а под рубцом гной, осколки, госпитальные нитки и закаменевшие слёзы». Однако вышло иначе. Повесть прославляли, награждали. Диссиденты с удовлетворением увидели в ней «апологетику предательства», а официальная пресса подчёркивала возросшее литературное мастерство автора.
В «Прощании с Матёрой» (1976) Распутин замахнулся на основу советской идеологии — на технический прогресс и индустриализацию. Трудно найти повесть, более далёкую от канонов социалистического реализма. При этом критика приняла «Матёру» благоприятно, а кинематографисты тут же взялись за её экранизацию. Прототипом затопленной деревни считают посёлок Горный Куй, исчезнувший в водах Братской ГЭС. Но во время работы над повестью Распутин вспомнил о деревне Матёра, что стояла на берегу Ангары. Её как раз тогда должны были уничтожить в связи со строительством Усть-Илимского водохранилища. В самом названии он увидел символ, прямую связь с матерью-Родиной, которую мы теряем. Писатель побывал в тех местах. Конфликт старого и нового традиционен для советской литературы, но Распутин первым открыто встал на сторону «отжившего», на сторону стариков, не желавших покидать родную деревню с вековыми избами и могилами предков. Разрушение традиционного жизненного уклада во имя электрификации для него — трагедия, близкая к апокалиптической. В финале повести слышится «тоскливый вой» — панихида по затопленной Руси. Беспросветная. И, хотя нашенская деревня никогда не жила так благополучно, как в 1970-е, Распутин упрямо показывал только унылую, тёмную сторону её жизни и получал не просто признание, но и ордена. К сорокалетнему «живому классику» прислушивались, и он в нач. 1980-х несколько раз веско высказался на общественно значимые темы: против загрязнения Байкала, против поворота сибирских рек в Среднюю Азию. Писатель стал знаменем «защитников природы». Это была одна из прелюдий к «перестройке».
Иллюстрация к повести «Живи и помни»
«Моё хождение во власть…»
В повести «Пожар», которая вышла в 1985-м, Распутин показал, как заезжие «архаровцы» превращают тихий посёлок в адище. Когда сгорели склады, они мародёрствуют, берут всё, что плохо лежит. Вместе с большой индустрией и «сезонными рабочими» в деревенский мир пришло воровство, а вслед за ним и убийства.
Распутин категорически не принимал озападнивания, хотя некоторое время верил, что в Михаиле Горбачёве — потомственном крестьянине из села Привольное — победит почвенническое начало. А лидеру «перестройки» писатель пригодился как критик «застойных явлений» — таких, как загрязнение Байкала. «Пожар» принёс Распутину очередную Государственную премию, а к 50-летию, в 1987-м, ему присвоили звание Героя Соцтруда. Он стал депутатом, его приглашали на встречи Горбачёва с интеллигенцией. При этом Распутин считался одним из лидеров «супротивников» «перестройки», выступая с позиций русского патриотизма. Он первым — и не где-нибудь, а с высокой трибуны съезда народных депутатов — процитировал Петра Столыпина: «Вам нужны великие потрясения. Нам нужна великая Россия». Ещё больший резонанс получили в июне 1989 года другие слова депутата Распутина: «Здесь, на съезде, хорошо заметна активность прибалтийских депутатов, парламентским путём добивающихся внесения в Конституцию поправок, которые позволили бы им распрощаться с этой страной. Не мне давать в таких случаях советы… Но по русской привычке бросаться на помощь я размышляю: а может быть, России выйти из состава Союза, если во всех своих бедах вы обвиняете её, и если её слаборазвитость и неуклюжесть отягощают ваши прогрессивные устремления? Может, так лучше? Это, кстати, помогло бы и нам решить многие проблемы, как настоящие, так и будущие. Кое-какие ресурсы, природные и человеческие, у нас ещё остались, руки не отсохли. Без боязни оказаться в националистах мы могли бы тогда произносить слово «русский», говорить о национальном самосознании». Многих тогда больно хлестнули эти слова. Казалось, писатель открыл ящик Пандоры.Это выступление Распутина потом хитроумно использовали сепаратисты из союзных республик: мол, сама Россия нас выгоняет. Для писателя же это был крик отчаяния, и политические последствия он не просчитывал.
В 1990 году Горбачёв неожиданно пригласил его в президентский союз: как считалось, чтобы уравновесить либеральных радикалов. Тогда казалось, что это наспех собранное благородное собрание сумеет заменить Политбюро, определяя судьбы страны. Однако всё обернулось пшиком и разочарованием. Распутин, несмотря на формальную близость к Горбачёву, принялся подписывать все «антиперестроечные» открытые письма, в том числе вышедшее в «Советской России» 23 июля 1991 года «Слово к народу», которое считали первым манифестом ГКЧП. Впрочем, от политических штудий у него осталась только оскомина: «Моё хождение во власть ничем не кончилось. Оно было совершенно напрасным… Со стыдом вспоминаю, зачем я туда пошёл. Моё предчувствие меня обмануло. Мне казалось, что впереди ещё годы борьбы, а оказалось, что до распада остались какие-то месяцы. Я был как бы бесплатным приложением, которому и говорить-то не давали».
Конфликт между западниками и почвенниками всё больше напоминал потасовку с мордобоем. Кто-то придумал тогда издевательскую сплетню о Распутине. Вот, дескать, был талантливый писатель — такой же прогрессивный, как мы. А потом на него напали хулиганы. Отняли джинсы, избили. И автор «Уроков французского» «подвинулся умом», превратился в «мракобеса». После 1991 года идейные противники даже не пожелали состоять в одном Союзе писателей. «Сегодня заканчивается расслоение России не только на богатых и бедных, но и на окончательно принявших теперешний вертеп и окончательно его не принявших. Это гораздо больше, чем классовые расхождения в 1917 году», — говорил тогда Распутин, ставший одним из лидеров «патриотического» союза, выступавшего против Бориса Ельцина, против новых хозяев жизни.
В последние годы он мало писал, подолгу вынашивая каждое слово. В его глазах как будто застыло страдание. Распад страны, торжество американских брендов на российских просторах — всё это подталкивало писателя к тихому отчаянию. Как и его любимых героев — неприкаянных русских людей, которым стало гораздо труднее, чем прежде. Новую Россию — шумную, буржуазную — писатель не принимал, жил в собственной раковине. Его тогдашняя позиция противоречива, как, наверное, и подобало в то взбаламученное время. Распутин издавал православную газету и тосковал по советской власти, которую как-то назвал «счастливым сном», увлекался публицистикой консервативного мыслителя Михаила Меньшикова, расстрелянного большевиками в 1918-м, и поддерживал Коммунистическую партию. В 1996 году на президентских выборах писатель поддержал Геннадия Зюганова. С писателем боролись не самыми гуманными методами: например, отключали свет и газ в московской квартире. Своих воззрений он не разменивал, выступал нечасто, но веско. А в ХХI веке сиюминутные споры отшумели, и стало окончательно ясно, что наш современник — настоящий классик русской литературы. Признание и регалии не принесли ему спокойной старости: смерть жены, гибель дочери в авиакатастрофе сделали его ещё молчаливее. Сердце писателя остановилось накануне дня рождения. Валентину Распутину должно было исполниться 78. Проститься с ним в храм Христа Спасителя пришёл и президент страны. В книгах и размышлениях этого писателя — часто суровых и страдальческих — проступало что-то важное и сокровенное для каждого из нас. И, когда он ушёл, как будто замолчал огромный, гулкий колокол, который звонит нечасто, но отзвуки его проникают в душу.