(140 лет со дня рождения)

В миру Александра Николаевна Нарышкина, родилась в 1882 году в селе Медвежье Ливенского уезда Орловской губернии. В 1888 году, по смерти матери, была отдана в Орловский Введенский женский монастырь на попечение своих тёток монахинь Олимпиады и Серафимы (Благовещенских). Проживая в монастыре, училась сначала в монастырской школе, а затем в Орловской Николаевской гимназии, которую окончила в 1900 году. В том же году была принята в число послушниц. Несла послушание учительницы в монастырской двухклассной церковноприходской школе, где обучалось около ста девочек. Впоследствии, будучи рясофорной послушницей, была назначена заведующей школой. Приняла монашеский постриг с именем Кира в 1920 или 1921 году. 

С 1920 года вела финансовые дела монастыря, являясь ктитором и помощницей казначеи. В 1921 году, при организации монастырских трудовых артелей, стала завхозом Художественной артели по производству кустарных и художественных изделий.

Весной 1922 года в храмах Введенской обители было проведено изъятие ценностей, при котором монахиня Кира присутствовала как ктитор. В сентябре 1922 года она была арестована вместе с группой орловских священников и церковных старост, обвинявшихся в сокрытии описей церковного имущества, существовавших до 1918 года. В июле 1923 года состоялся суд. Монахиню Киру оправдали, поскольку было доказано, что она приняла ктиторский ящик после 1918 года и не имела никакого отношения к монастырской ризнице.

После закрытия в 1923 году обители монахиня Кира помогала игумении Алексии (Тимашевой-Беринг) в управлении сестрами, расселившимися по городу небольшими группами. Мать Кира твёрдо верила и говорила орловским монахиням, что все они по-прежнему являют собой монастырь, так как монастырь – это не стены, а духовное сообщество верных, семья спасающихся, и он не может быть закрыт решением государственной власти. Сама она жила по соседству с обителью, занималась рукоделием, давала частные уроки. 

В 1930 году монахиня Кира была арестована вместе с игуменией Алексией и бывшим монастырским священником протоиереем Павлом Святитским. Орловский оперсектор ОГПУ выдвигал против неё обвинение в том, что «Нарышкина, используя религиозные предрассудки масс, вела антисоветскую деятельность, выразившуюся в агитации против мероприятий власти». 

Следователей особенно интересовало наличие в Орле «нелегального монастыря» как «антисоветской организации» – но мать Кира на допросах говорила о своём замкнутом образе жизни, избегая таким образом необходимости называть знакомых и даже о монахинях говоря очень скупо: «Связи с другими бывшими монашенками нет никакой, разве придётся у кого занять кусок хлеба». Следствие пыталось установить факт связи орловских насельниц с репрессированными священнослужителями, однако арестованная отрицала наличие переписки с ними. Монахиня Кира свидетельствовала, что она человек верующий с детства, и указывала на свою пассивность в отношении к власти в силу религиозных убеждений: доверяя Божественному Промыслу, она считает, что «раз так идёт, значит, должно быть так».

Осторожность ли в показаниях дала результаты, или же следственные органы пока только собирали материал и запугивали – но дело было производством прекращено. Все арестованные пробыли в тюрьме около трёх месяцев и 26 августа были отпущены под подписку о невыезде.

В 1932 году игумению Алексию власти выслали в Казахстан, очевидно, полагая, что без её руководства «нелегальный монастырь» в Орле рассеется. Но игумении нашлась достойная замена. По выбору монашествующих и с благословения правящего архиерея монахиня Кира стала старшей сестрой, фактически игуменией, хотя в игуменский сан она посвящена не была. 

Строго следя за выполнением устава, матушка Кира была образцом для сестёр, и авторитет её был исключительно высок. Привлекала даже и сама внешность высокой, стройной монахини, похожей, как говорили, «на царевну Софью». Мать Киру считали необыкновенным человеком и даже «наблюдали за тем, как она ходит, как держит руки, как смотрит», беря с неё пример во всём и стараясь ей подражать. 

Монахиня Кира постоянно посещала Воскресенскую (Афанасьевскую) церковь, вокруг которой объединилась в то время община сестёр: на праздничные службы туда приходило около семидесяти монахинь в полном облачении, а также послушницы, – и все вместе они являли собою зрелище столь торжественное, что у прихожан создавалось впечатление, будто они находятся в монастыре. 

Ходила она время от времени и в другие храмы, прихожанками которых были монашествующие. Чувствуя особый интерес органов безбожной власти к Афанасьевской церкви, матушка Кира призывала сестёр к осторожности. Поскольку монашествующие постоянно советовались с нею по духовным и житейским вопросам, она стала просить их не обращаться к ней в храме при посторонних и не выделять как настоятельницу. Но она всё так же продолжала заботиться о жизни и духовном устроении каждой из сестёр, особенно о требовавших постоянной опеки молодых послушницах, которым нелегко было сохранять внутреннюю чистоту вне стен монастыря, в окружении общей вседозволенности. Одна из послушниц-певчих рассказывала, что какое-то время была вынуждена жить в доме, где проживал молодой человек, который стал за ней ухаживать. Девушка заколебалась было и стала подумывать о замужестве. Узнав об этом, матушка Кира приняла довольно суровое решение об удалении её с клироса как недостойной, несмотря на то, что у той был хороший голос, и тем отрезвила сестру и вернула её к прежней ревности о монашеском житии.

В мае 1936 года монахиня Кира была вновь арестована. В это время в НКВД начинало уже оформляться дело об орловском «нелегальном монастыре». На допросах следователи интересовались у неё, других арестованных и свидетелей не только «контрреволюционной деятельностью», но и внутренним устройством приходской и монастырской жизни, уставом, совершением постригов. Матушка Кира обвинялась в том, что она являлась «одной из руководительниц контрреволюционной церковно-монархической группы, состоящей исключительно из духовенства и монашествующего элемента, деятельность которых направлена на объединение верующих вокруг церкви для организованной борьбы с советской властью». 

При проверке дела в августе того же года прокурор выявил целый ряд допущенных следствием нарушений. Помимо них, даже у советского прокурора вызвало недоумение обвинение арестованных, как в преступлении, в открытии Афанасьевской церкви (разрешённом официально) и в постригах, и он карандашом на полях рукописи дела риторически вопросил: «Что же здесь преступного и контрреволюционного?» 

Распоряжением от 8 августа 1936 года арестованные были освобождены, однако материалы этого закрытого следственного дела были сохранены в архиве с особой пометкой, что их необходимо использовать при ликвидации в Орле «нелегального монастыря», – что и было выполнено органами власти годом позже. 

Весной 1937 года в Орле было сфабриковано большое дело «контрреволюционной фашистской организации церковников». 25 апреля арестовали монахиню Киру и священников Афанасьевского храма. Они, а также несколько священников и мирян из других храмов, обвинялись в принадлежности к разветвленной «контрреволюционной организации церковников, проводившей свою враждебно-подрывную деятельность в городах Орле, Мценске, Ливнах, а также Никольском, Дросковском, Русско-Бродском и других районах Орловской области». Одной из задач этой мифической организации было, помимо всего прочего, «сплочение распылённых монашеских кадров на базе оформления нелегальных монастырей», и в состав её якобы входила «группа монашествующего элемента и церковников, объединяющихся вокруг Афанасьевской церкви». Доказательством принадлежности к такой группе служили любые, даже самые незначительные обстоятельства: посещение именинников, проведение спевок, приход нескольких священников в один храм для совершения торжественной службы в день престольного праздника. 

Матушку Киру допросили 27 апреля. Протокол этого допроса краток: после сведений о датах её пребывания в Орле и в монастыре, следуют только два вопроса. На первый из них, о наличии «связи с монашествующим элементом», арестованная отвечала, что связей нет, есть лишь знакомство, «выражающееся в поклонах при встречах». Вторым записан вопрос: «Следствие Вас обвиняет в принадлежности к антисоветской группе церковников. Признаёте Вы себя в этом виновной?» – на что следует ответ матушки: «Виновной себя я не признаю». 

Осенью 1937 года ход следствия по делу монахини Киры резко изменился, – и если даже в записях протоколов слышны интонации резкие и жесткие, то о том, что действительно происходило на допросах её в 4-м отделе Орловского управления НКВД, догадаться не трудно. Но матушка Кира удобных для следствия лживых показаний не подписала.

Из протокола допроса от 22 октября:

– На протяжении всего следствия Вы упорно скрываете о своей принадлежности к контрреволюционной церковно-фашистской организации. Следствие последний раз требует от Вас правдивых показаний.

– Ни к какой церковно-фашистской организации я не принадлежу.

– Следствие уличает Вас во лжи. Вам зачитывается показание участника контрреволюционной организации… который изобличает Вас в контрреволюционной деятельности.

– Я повторяю, что членом контрреволюционной организации я никогда не состояла и контрреволюционной работы не проводила.

– Следствию достоверно известно, что Вы являлись руководительницей нелегального монастыря и по заданию руководителя контрреволюционной организации [епископа Иннокентия] Никифорова проводили контрреволюционную работу. Требую правдивых показаний.

– Предъявленные показания хотя и изобличают меня как игумению нелегального монастыря, но эти показания я считаю неправдоподобными, так как игуменией нелегального монастыря я никогда не была и контрреволюционной работы не проводила.

Отказавшись признать навязываемые ей вины, силой веры отвергнув малейшую возможность отступления от истины, измученная монахиня посчитала необходимым ещё удостовериться в правильности записи своих показаний, чтобы слова её не были искажены. Протокол этого допроса она прочла лично, прежде чем поставить свою подпись. И этот протокол стал последним в её деле.

Через четыре дня по делу монахини Киры было составлено обвинительное заключение. Она была названа активным участником «фашистской церковной организации» и игуменией нелегального монастыря, под непосредственным руководством которой «контрреволюционный монашествующий элемент проводил среди населения антисоветскую агитацию против советской власти и коммунистической партии». Она обвинялась также и в том, что «участвовала в нелегальных сборищах в алтаре Афанасьевской церкви, где обсуждались вопросы борьбы с советской властью, то есть в преступлении, предусмотренном статьями 58-10 и 58-11 Уголовного Кодекса РСФСР». В заключении зафиксировано также и то, что Нарышкина виновной себя не признала, но якобы «достаточно изобличается показаниями участников организации». 

1 ноября 1937 года дело было рассмотрено на заседании особой тройки при Управлении НКВД по Орловской области, где было принято решение приговорить всех обвиняемых по нему к высшей мере наказания – расстрелу. В протоколе тройки записано: «Нарышкину расстрелять. Лично принадлежащее имущество конфисковать. Дело сдать в архив». 

5 ноября 1937 года в 2 часа 30 минут постановление тройки было приведено в исполнение. Монахиня Кира, претерпев до конца, приняла мученическую кончину.

В 2008 году по благословению архиепископа Орловского и Ливенского Паисия материалы к её жизнеописанию поданы на рассмотрение в Комиссию по канонизации святых Русской Православной Церкви.

Панихидная память: 5 ноября.

Анатолий Мищенко (Кн. «Подвижники веры и благочестия, в Орловском крае просиявшие»)