5 сентября 2023 года исполняется 105 лет с даты принятия печально известного декрета Совнаркома «О Красном терроре», который фактически узаконил массовые бессудные расстрелы противников советской власти. При этом фактически эта политика проводилась сразу после прихода большевиков к власти в ходе Октябрьского переворота 1917 года. Задолго до придания террору официального статуса в разных регионах страны жертвами насилия стали тысячи наших соотечественников. Одной из территорий бывшей Российской империи, впервые открывшей эту трагическую страницу, был Крымский полуостров. Уже в декабре 1917 года здесь были убиты сотни людей. В настоящее время в санкт-петербургском издательстве «Нестор-история» готовится к выходу в свет новая книга нашего постоянного автора, севастопольского исследователя и краеведа, Дмитрия Соколова, «Красный террор. Евпатория. 1918-1921 гг.» (https://nestorbook.ru/dmitriy-sokolov-krasnyy-terror-evpatoriya-1918-1921-gg). В преддверии этого замечательного события Дмитрий Витальевич любезно согласился ответить на наши вопросы.
— В этом году отмечается трагическая дата – 105 лет декрету Совнаркома «О красном терроре». Как следовало бы в России отмечать эту дату?
— Так, как подобает в отношении общенациональной траурной даты. Ведь именно советский декрет «О красном терроре» был одним из тех актов, которые заложили законодательную основу последующих масштабных преследований. И раскулачивание, и сталинский террор конца 1930-х гг., опирались, в том числе, на опыт ранних советских репрессий. О том, сколько бед принесли стране и ее народу такие методы управления, об их неприемлемости, сегодня много сказано и на высшем государственном уровне. И это не только слова. Так, в преамбуле Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года № 1761-1 прямо указано, что «за годы Советской власти миллионы людей стали жертвами произвола тоталитарного государства, подверглись репрессиям за политические и религиозные убеждения, по социальным, национальным и иным признакам». «Многолетний террор и массовые преследования своего народа» названы несовместимыми с идеей права и справедливости.
15 августа 2015 года распоряжением Правительства РФ утверждена Концепция государственной политики по увековечению памяти жертв политических репрессий, в которой дана объективная и исчерпывающая характеристика советских преследований и их отрицательного влияния на государство и общество. Отмечается, что «Россия не может в полной мере стать правовым государством и занять ведущую роль в мировом сообществе, не увековечив память многих миллионов своих граждан, ставших жертвами политических репрессий. Особенно важным в этой связи является осознание трагического опыта России, пережитого страной и ее гражданами после октябрьских событий 1917 года, который характеризуется разрывом традиций, утратой преемственности культурного опыта, разрушением межпоколенческих связей. Вследствие репрессий страна пережила масштабные социальные катаклизмы. Помимо колоссальных потерь, понесенных в период Гражданской и Великой Отечественной войн, Россия пережила целый ряд иных трагедий, в числе которых:
— гонения на представителей религиозных конфессий;
— послереволюционная эмиграция наиболее образованной части населения, многолетняя дискриминация тех представителей дореволюционной элиты, кто предпочел остаться в России;
— коллективизация, повлекшая за собой многочисленные жертвы среди высланных и раскулаченных, а также разрушение индивидуального крестьянского хозяйства, которое было основой экономики страны на протяжении веков;
— связанный с насильственной коллективизацией голод, унесший жизни миллионов людей;
— массовые репрессии, в ходе которых миллионы людей были лишены жизни, стали узниками ГУЛАГа, были лишены имущества и подвергнуты депортации».
Отмечу, что одним из принципов настоящей Концепции определено осуждение идеологии политического террора.
Таким образом, увековечивание памяти о ранних советских репрессиях возможно и в рамках действующего законодательства. Необходимо только осуществление системной работы по его исполнению – в мемориальной, научной и просветительской сфере.
В настоящее время о большевистских преследованиях периода Гражданской войны вспоминают в рамках Дня памяти жертв политических репрессий, который отмечается 30 октября. Так, в ходе мемориальных акций, которые проводились в Крыму при участии Русской Православной Церкви, зачитывались имена наших соотечественников, убитых в ходе красного террора, который захлестнул регион в начале 1920-х гг.
— Вы уже много лет занимаетесь исследованием темы красного террора в Крыму. Когда и почему вы обратились к изучению этой темы?
— Стечение обстоятельств. Историей я интересовался всегда, но, например, в детстве и отрочестве меня занимали совсем другие эпохи и страны. Преимущественно Западная Европа в Средние века и античность. И то, скорее на уровне художественных произведений и других образцов масс-культуры. В то же время как человек, чье становление пришлось на период конца 1980-х и особенно 1990-е годы, я не мог абстрагироваться от той информации, которая в изобилии появлялась на телеэкранах и страницах печатных изданий. Сегодня уже трудно представить – но в это время тема советских репрессий в медийном пространстве была одной из наиболее ключевых. И воспринималась она совершенно иначе. Так, работая над текстом лекционного выступления, посвященного общественно-политической жизни Крыма в эпоху «перестройки» (http://rys-strategia.ru/news/2021-07-12-12145), я много просматривал местную прессу, и видел, какой живой читательский отклик вызывали публикации материалов о государственном терроре первых десятилетий советской власти. Здесь не было ничего подобного издевательским комментариям нынешних апологетов ленинско-сталинских практик. Больше того, по моим наблюдениям, в 1990-е годы, при всех отрицательных сторонах того времени, подобные оценки позволяли себе только полные маргиналы.
В свое время на меня произвели весьма тяжелое впечатление иллюстрированные воспоминания Ефросинии Керсновской, «Сколько стоит человек», в которых были запечатлены картины советской тюремно-лагерной жизни. Опосредованное влияние оказали и некоторые художественные фильмы. Но все это на уровне реакции обывателя. Вместе с тем, именно в этот период меня впервые посетил очевидный вопрос. В связи с тем, что большинство информации, связанной с политическими репрессиями в СССР, которая циркулировала в то время, касалось Москвы, Санкт-Петербурга и некоторых других крупных городов, мне стало интересно, что происходило в это время в Крыму.
Качественным этапом в моем становлении как исследователя было обучение в университете на юридическом факультете. Получение высшего образования по данной специальности было тесно связано с изучением таких дисциплин как теория государства и права, история политических и правовых учений, история государства и права. Определенное влияние оказали такие дисциплины как политология, социология и изучаемая в рамках основной дисциплины социальная философия. А о неэффективности плановой экономики нам было буквально на пальцах объяснено еще на первом курсе, в рамках основ экономической теории. Отмечу, что даже в таких сугубо практических дисциплинах как уголовное право и уголовный процесс присутствовал некоторый анализ как позитивного, так и негативного опыта советской эпохи. Именно тогда мне стали попадаться первые публикации, в которых рассказывалось не только о репрессиях 1930-х годов, но и о терроре периода Гражданской войны, а также о других преступлениях большевистского режима в первые годы существования. Фактором, побудившим меня изучать данную тему в региональном аспекте, стала коллективная монография членов научно-редакционной группы «Реабилитированные историей» «Политические репрессии в Крыму (1920−1940 годы)». Именно из нее я впервые узнал о массовых казнях, которые проводились на территории полуострова в первые месяцы после окончательного установления советской власти в ноябре 1920 г. Сказать, что эта информация меня потрясла, значит не сказать ничего. Ведь прежде родной край для меня ассоциировался преимущественно с туризмом, отдыхом, памятниками истории и архитектуры, а все трагедии – исключительно с периодом оккупации в годы Великой Отечественной войны.
Мне захотелось больше узнать об этой трагедии. Я стал собирать материалы, систематизировать факты. Осмысленно эта работа началась в 2005 года. Так появились первые наработки, в дальнейшем легшие в основу газетных и сетевых публикаций. Поначалу эта деятельность носила публицистический характер (тексты того времени грешили некоторыми неточностями), но затем переросла в серьезную исследовательскую работу. Здесь мне много дало общение с профессиональными историками из разных регионов нашей страны. Особенно хочу отметить поддержку и помощь, в свое время оказанную ныне покойным Вячеславом Зарубиным. Также хочу отметить ныне здравствующих Василия Цветкова, Сергея Волкова, Владимира Хандорина. Алексея Теплякова. Огромную позитивную роль сыграла работа с архивными, библиотечными и музейными фондами.
— Тема тяжела и болезненна и вряд ли может доставлять, скажем так, душевное удовольствие. Занимаясь ею, какую цель вы ставите перед собой? Надеетесь ли что-то изменить?
— Когда я работаю над новым исследованием (неважно, в формате доклада, статьи, или книги), то не ощущаю болезненность изучаемой темы. Скорее, испытываю чувство, напоминающее спортивный азарт. Создание текста на основе воспоминаний, документов, газетных публикаций и монографий – процесс, во многом похожий на написание сэмплерной музыки, когда из существующих готовых коротких звуковых зарисовок выстраивается целостная гармония. Работая с исходными материалами, нужно уметь «слышать» текст, улавливать его внутренний ритм. Мне кажется, что это у меня получается. Что же до поставленных целей – они очевидны. Восстановление исторической правды и справедливости. Ликвидация «темных пятен» в прошлом нашего региона, а возможно, и всей страны. Конечно, нельзя объять необъятное. Даже когда все, казалось, изучено, неожиданно появляются новые материалы и публикации, которые позволяют по-новому взглянуть на то, о чем написано ранее. Это хороший повод вернуться к прежним наработкам, их переосмыслить, дополнить. При этом я не считаю, что занимаюсь сугубо историей. Тема, которую я изучаю (а это не только репрессии, но и деструктивные стороны повседневности в советское время) слишком значительна, и слишком явно отбрасывает тень на постсоветский период, чтобы представлять собой строго академический интерес. Таким образом, изучение прошлого для меня лично это во многом попытка понять настоящее.
— Ваша новая книга – о чем она? Что нового узнает из нее читатель в сравнении с предыдущими вашими книгами?
Книга продолжает серию запланированных исследований о ранних советских репрессиях, которые проводились в города Крыма в годы Гражданской войны и в начале 1920-х годов. В настоящее время вышла работа о красном терроре в Симферополе (выпущена некоммерческим благотворительным фондом «Наследие»). Отличие этой и предстоящей работы от предыдущих состоит в том, что ранние тексты имели общий характер. Между тем, специфика Крыма в рассматриваемый период – в том, что события, происходившие в каждом из городов, имели свои особенности. Ситуация в них – тема отдельного обстоятельного исследования.
Одной из причин, почему я выбрал именно красный террор в Евпатории, является то, что о ситуации в этом курортном городе известно весьма фрагментарно. Подробно освещена трагедия начала 1918 года, когда большевиками и другими левыми радикалами были жестоко убиты сотни людей. При этом многие казни происходили публично и совершались с экстремальной жестокостью. После того как первая советская власть в Крыму пала, эти преступления стали предметом тщательного расследования. Было заведено уголовное дело. Произошло задержание целого ряда организаторов и непосредственных исполнителей. В марте 1919 года они были расстреляны белыми при попытке обезоружить охрану во время транспортировки в керченскую тюрьму.
После окончательного установления в регионе советской власти имена этих деятелей были увековечены в местной топонимике, а их останки с почестями захоронены в братской могиле в центре города, который они терроризировали.
Еще одна особенность – то, что в отличие от событий 1918 года, последующие волны большевистских репрессий в Евпатории и окрестных селениях почти не исследованы. В книге предпринята попытка максимально восполнить этот пробел.
Кроме того, в работе на региональном примере рассмотрен и опровергнут ряд исторических мифов, связанных с практикой антибольшевистских правительств в, что особенно важно в свете тенденций, которые проявляются в последнее время. В частности, в книге разобрана тема антипартизанских мероприятий, реализуемых силами Добровольческой армии и ее союзников против краснопартизанского отряда «Красная каска», который оперировал в окрестностях Евпатории в конце 1918-начале 1919 года.
В работе над данным исследованием широко использовались материалы печатных изданий, которые выходили в Крыму в рассматриваемый период, а также воспоминания и материалы научных работ. Книга проиллюстрирована десятками фотографий.
При этом, конечно, издание не претендует на полноту и всесторонний охват информации. Но я и не ставил перед собой этой задачи. Одна из целей выхода книги – стимулировать работу в данном направлении со стороны местных исследователей.
— При обращении к теме красного террора всегда потрясает какое-то упоение жестокостью, безудержное зверство… Откуда взялось это в таких масштабах и формах? Ведь эти явления не исчерпываются психическим расстройством отдельных конкретно взятых палачей. Или такие расстройства, впадение в зверство – заразительно?
— Не стоит забывать, что накануне революций 1917 года страна на протяжении нескольких лет ожесточенно воевала с внешним врагом. Война в значительной мере стала кульминацией кризиса, вызванного столкновением традиционной культуры и нарождающейся культуры модерна. Старые представления отмирали. Менялось все: восприятие государства, правящей династии, религии, взаимоотношений города и деревни; вопросы взаимодействия между различными социальными стратами. Происходила десакрализация императорской власти, падало доверие к официальной религии. Созданный пропагандой героический образ солдата начал разрушаться уже в первый год войны. Уже в августе 1914 г. в письмах солдат зазвучало разочарование тем духом, который царил в прифронтовой полосе. Среди военных распространилась неврастения, участились случаи мародерства, жестокого обращения с мирными жителями, даже если те были российскими подданными.
Ситуация усугубилась после того, как в регулярную армию стали призывать уголовников-каторжан. Нередкими были случаи, когда военные разрешали вспыхивающие между ними личные конфликты, стреляя в обидчика. Частыми были расстрелы военнопленных.
Несмотря на цензуру, об этих преступлениях вскоре становилось известно в тылу.
По мере того, как страна все более увязала в войне, деструктивные процессы внутри российского социума усугублялись. Утрата доверия к официальным институтам и источникам информации непропорционально повышала значимость сплетен и слухов, которые, в свою очередь, порождали различные социальные фобии. К моменту революционных потрясений 1917 года в обществе царил высокий градус нервозности.
Даже если бы наша страна вышла из войны победительницей, и избежала радикальных потрясений, — и государству, и социуму, пришлось бы иметь дело с прогрессирующим ростом насилия и криминала. И это не сгущение красок. Вспомним те войны, в которых нашей стране в дальнейшем приходилось участвовать. Даже победоносное их завершение (как это было в случае войны с нацистской Германией и ее союзниками) не избавило страну от резкого увеличения числа преступлений и бытового насилия. Отмечу, что это явление универсально. Подобное проявлялось, например, в США. Так, первые байкерские банды там в большинстве своем состояли из ветеранов Второй мировой войны. Широкую известность и отражение в масс-культуре получил так называемый Вьетнамский синдром, когда после возвращения американских военнослужащих из зоны боевых действий, поведение многих из них стало вызывать опасение у окружающих. Травматический опыт, вызванный проигранной жестокой войной, приводил к повышенной агрессивности, асоциальному поведению, готовности совершать тяжкие преступления.
Любая война тем и опасна, что наводняет общество людьми с искалеченной психикой, не умеющими и не желающими приспособиться к мирной жизни, но очень хорошо умеющих убивать. Как правило, такие люди весьма восприимчивы к агрессивной риторике, предлагающей нарочито-простые способы разрешения существующих трудностей. Это и произошло в условиях революционных потрясений 1917 года, когда революционный экстремизм большевиков и других левых радикалов был усвоен маргинальной частью местного населения, изрядно взбаламученного войной. В исполнении низов доктрина классовой ненависти проводилась в жизнь самыми архаичными, садистскими методами. Это и произошло в Евпатории в январе 1918 года, где схваченных противников большевизма подвергали мучительным казням: отрубали руки, ноги, отрезали половые органы, топили в море, сжигали в корабельных топках. Примеров подобного демонстративного уничтожения лиц, отнесенных леворадикалами и их сторонниками к числу реальных, потенциальных и мнимых врагов – неисчислимое множество. В практике красного террора, особенно в ранний период (до официального объявления), вообще было много даже не столько от Карла Маркса, сколько от «пугачевщины». Вина Ленина и других профессиональных революционеров – в том, что они вооружили массы идеей, оправдывающей самые ужасные преступления.
— Не возникает ли желания заняться какой-то иной, более светлой, темой?
— Время от времени. У меня в работе свыше десятка разных проектов. Есть и художественные произведения, никак не связанные с моей «профильной» темой. Но в настоящее время все готовящиеся к выходу новые тексты так или иначе затрагивают вопросы исследований.
Беседу вела
Елена Семенова
Русская Стратегия