Гумилев и «духи темных башен»

Автор:

Александр Гончаров.

Русская Православная Церковь чтит Страстную икону Божией Матери, которая появилась на Руси, скорее всего, в тринадцатом столетии, как раз в эпоху порабощения нашей страны татаро-монголами. Эта икона (наиболее известен ее список XVII века) относится к типу «Одигитрия».

На образе, кроме Пресвятой Богородицы и Богомладенца изображены два ангела, которые несут в своих руках орудия Страстей Христовых: крест, копье Лонгина и губку.

Икона отличается особой лиричностью. Ладони Пречистой Девы и Сына нежно касаются друг друга, а Богомладенец, отвернув голову от Матери, смотрит на ангела, несущего крест.

Думается, что из всех поэтов русского Серебряного века смысл иконы лучше всего бы понял Николай Степанович Гумилев, который был расстрелян 26 августа 1921 года.

Случайности не случайны. Православный поэт ушел к Создателю в день празднования в честь иконы Божией Матери «Страстная».

Человек, идущий вослед за Христом, вольно или невольно повторяет и стезю Сына Человеческого, пусть и на своем уровне – далекого и скромного потомка прародителя Адама. В камере Николая Гумилева после его казни нашли надпись: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь. Н. Гумилев».

Николай Степанович был арестован и осужден за участие в антикоммунистической группе «Петроградская боевая организация В. Н. Таганцева». Существовало множество версий насчет реальности заговора во главе с Таганцевым. В конце концов, после изучения многих архивных документов, стало ясно, что «Таганцевское дело» было сфабриковано и являлось ответом на Кронштадтское восстание 1921 года.

Испуг советских карательных органов был настолько силен, что решили заранее зачистить всех тех, кто мог не разделять советскую идеологию и активно ей противостоять. Данная методика известна со времен античного мира.

В городе Сиракузы правил тиран Дионисий Старший (405 г. до Р. Х. – 367 г. до Р. Х.), когда один из мелких тиранов обратился за советом к Дионисию: «Как предотвратить возможные возмущения народа?» и прислал с этим вопросом гонца, то владетель Сиракуз поступил весьма своеобразно. Он, не доверяя посланнику, провел того в сад и срезал при нем своим мечом головки самых высоких и красивых цветов. Этот ответ Дионисий Старший попросил передать правителю-союзнику.

Суть проста — чтобы править спокойно, надо убирать всех тех людей, которые хоть чем-то возвышаются над другими: способностями к искусствам, физической силой, красотой, умом, волей и т.д.

Советская власть не признавала монархического строя, но действовала вполне в духе тирана Дионисия Старшего. Николай Степанович Гумилев был обречен, ибо ни своим творчеством, ни своей склонностью к чести и романтизму, ни своими религиозно-политическими взглядами не вписывался в систему социальной серости, насаждаемую новыми властями.

К тому же, Гумилев вызывал подозрительность своей явной непохожестью на других поэтических представителей Серебряного века. После 1910—1912 гг. Николай Степанович становится самым настоящим православным христианином, хотя до этого и баловался язычеством. Фактически, акмеизм, как новое течение в искусстве, — это направление на духовное и религиозное осмысление мира.

Серебряный век в русском искусстве предреволюционного времени – это духовные поиски, это попытка выхода за пределы грубого материализма. Но люди искусства, как правило, упиваясь собственным эгоизмом, отворачивались от Православия и попадали впросак. Тот же Александр Блок увлекался хлыстовством и написал антихристианскую поэму «Двенадцать», а Брюсов, которого Гумилев уважал как поэта, скатился до сатанизма. Неудивительно, что и Блок, и Брюсов пошли на открытое сотрудничество с советской властью. И Брюсов, и Блок отнюдь не попали под репрессии, они скончались в своих квартирах из-за болезней. Николай Гумилев, хотя и вернулся из-за границы в 1918 году, собственно, в Советской России не мог идти по дороге Брюсова и Блока.

Гумилев не скрывал своих убеждений. Вот что известно из воспоминаний Ирины Одоевцевой: «Однажды на вечере поэзии у балтфлотцев, читая свои африканские стихи, он особенно громко и отчетливо проскандировал:

 

Я бельгийский ему подарил пистолет

И портрет моего государя.

 

По залу прокатился протестующий ропот. Несколько матросов вскочило. Гумилев продолжал читать спокойно и громко, будто не замечая, не удостаивая вниманием возмущенных слушателей.

Кончив стихотворение, он скрестил руки на груди и спокойно обвел зал своими косыми глазами, ожидая аплодисментов.

Гумилев ждал и смотрел на матросов, матросы смотрели на него.

И аплодисменты вдруг прорвались, загремели, загрохотали.

Всем стало ясно: Гумилев победил. Так ему здесь еще никогда не аплодировали.

– А была минута, мне даже страшно стало, – рассказывал он, возвращаясь со мной с вечера. – Ведь мог же какой-нибудь товарищ-матрос, «краса и гордость красного флота», вынуть свой небельгийский пистолет и пальнуть в меня, как палил в «портрет моего государя». И, заметьте, без всяких для себя неприятных последствий. В революционном порыве, так сказать».

А сам же Николай Степанович непременно утверждал: «Я традиционалист, монархист, империалист и панславист. У меня русский характер, каким его сформировало православие».

Монархические предпочтения Николая Гумилева богеме были известны всегда, и она это списывала на особую экзальтированность поэта. Посвящения Гумилева царевнам Анастасии и Ольге (последнее не сохранилось) воспринимались как некая выходка, впрочем, и как его участие в Первой Мировой войне. Гумилев-боевой офицер не вписывался в каноны «небожителей от искусства».

В предреволюционные годы любое верноподданническое проявление чувств грозило любому литератору негодованием «прогрессивной общественности», и последствия могли бы быть печальными. Неугодного автора легко можно было отлучить от печатного станка. Известно, что поэт Сергей Есенин позволили себе читать стихи Елизавете Федоровне и ее сестре императрице Александре Федоровне. Есенин даже хотел свой сборник стихотворений «Голубень» посвятить царице. Так как сборник вышел только после февральского переворота 1917 года, то посвящение «демократическая цензура» просто убрала, и Есенин не пострадал.

Надо сказать, что Сергей Александрович, как и Гумилев, придерживался монархических убеждений, но, не приняв Февраль, Есенин принял Октябрь, в отличие от Гумилева. Это произошло в силу того, что Есенин по-настоящему не понял, с чем он столкнулся, а безумие Февраля навело его на мысль о том, что России нужна сильная власть и неважно какая.

И отношение поэтов к революции значительно разнилось. Для Гумилева революция – сточные воды, прорвавшиеся из канализационного люка на поверхность, которые надо обходить, зажав нос и рот от дурного запаха. Есенин же, подобно листку, полетел по воле революционной бури, отдаваясь вращению и воздушным ямам.

Но С.А. Есенин пережил Николая Степановича только на 4 года. Декабрь 1925 г. стал роковым для Есенина. Сейчас сложно установить, было ли это самоубийство, или Есенина убили. Неопровержимых доказательств ни для первой, ни для второй версии не существует. Ясно только одно, что Сергей Есенин не вписывался в чисто советскую поэзию. Советская власть идеалом поэта избрала Демьяна Бедного, который с удовольствием обслуживал запросы «нового общества».

Вероятнее всего, Есенину принадлежит ерническое стихотворение «Послание «евангелисту» Демьяну». Хотя потом советские органы приписали сей стих Николаю Горбачеву, и тот даже сознался, что является автором «Послания…», но не стилистически, да и вообще никаким образом Горбачев написать такой текст не мог. В «Послании…» Есенин говорил:

Ты сгустки крови у креста

Копнул ноздрёй, как толстый боров.

Ты только хрюкнул на Христа,

Ефим Лакеевич Придворов.

 

Но ты свершил двойной и тяжкий грех

Своим дешёвым балаганным вздором:

Ты оскорбил поэтов вольный цех

И скудный свой талант покрыл позором.

Так, что, если подумать, основания у советской власти потихоньку уничтожить Есенина вполне были.

Если Есенина убирали ненароком, то с Гумилевым расправились намеренно и открыто. Видимо, Николай Степанович был опаснее для «вождей мировой революции», чем Сергей Александрович. И на долгое время стихи Н. С. Гумилева и С. А. Есенина были изъяты их доступа для широкой публики, хотя в спецхранах работали ученые-филологи и даже защищали диссертации, в которых рассматривали проблемы творчества Гумилева и Есенина.

Есенина, слегка «подправив», начали давать публике в 60-е годы XX века, а вот о Гумилеве вновь серьезно и публично заговорили только в период «перестройки».

Судьба монархиста, православного христианина, замечательного русского человека Николая Гумилева ярко свидетельствует о том, что революции – это лишь некие инструменты, срезающие всю красоту и оригинальность народов и превращающие окружающую действительность в серый дым.

И не о себе ли Гумилев написал строки:

 

И ныне есть еще пророки,
Хотя упали алтари,
Их очи ясны и глубоки
Грядущим пламенем зари.

Но им так чужд призыв победный,
Их давит власть бездонных слов,
Они запуганы и бледны
В громадах каменных домов.

И иногда в печали бурной,
Пророк, не признанный у нас,
Подъемлет к небу взор лазурный
Своих лучистых, ясных глаз.

Он говорит, что он безумный,
Но что душа его свята,
Что он, в печали многодумной,
Увидел светлый лик Христа.

Мечты Господни многооки,
Рука Дающего щедра,
И есть еще, как он, пророки –
Святые рыцари добра.

Он говорит, что мир не страшен,
Что он Зари Грядущей князь…
Но только духи темных башен
Те речи слушают, смеясь.

 

P. S. Мне думается, что «духи темных башен» никогда не были страшны Николаю Гумилеву. В конце концов существование всех революционных построек завершается одинаково. Они повторяют судьбу Вавилонской башни…

https://rusorel.info/gumilev-i-duxi-temnyx-bashen/

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *